– Беда, беда, – покачал головой Шалтай, по кислому Сгущёнковскому виду догадываясь, что жена его совсем не подарок. – А что так? – для поддержания разговора спросил Шалтай не имея в виду ничего конкретного.

– Развод прикончил жильё и работу, – вздохнул Сгущёнкин в ответ.

– Беда, беда… – качал головой Шалтай.

Слово за слово, Вольдемар рассказал Шалтаю о всех бедах и несчастьях. Шалтай ему искренне сочувствовал. От этого Вольдемар ещё сильнеё проникался состраданием к себе самому.

А Шалтай бурчал под нос:

– Беда… беда…

Сгущёнкин, выложив историю своих бедствий, умолк и окончательно скис.

Единственное, что его радовало – перспектива вручения Толика бывшей супруге, открывающая возможность для обустройства своей жизни.

Машина остановилась около новенького коттеджа с застеклённой крышей. Картина нового места жительства жены наградила Сгущёнкина чувством ущербности.

Мужскую половину семейства Сгущёнкиных встретил увесистый замок на калитке, плотно запертая входная дверь, занавешенные окна и принципиальное отсутствие хозяев. Машины под прозрачным пластиковым навесом не наблюдалось. У Сгущёнкина предательски заныло под сердцем.

– Нет их! Уж с неделю, как нет, – крикнула хмурая женщина лет пятидесяти из-за резного забора с соседнего участка, и совсем уже серьёзно добавила:

– Ходют тут всякие…бродют… с детями малолетними. Эх! Деревня.

Вольдемар и Анатолий Сгущёнкины ещё долго стояли бы под дверью, сиротливо заглядывая в окна, если бы Вячеслав Шалтай, приговаривая своё любимое «вот беда», не выскочил из машины.

– Дела, дела… Ну бедовые, садитесь, отвезу, куда скажете. Вот дела! – крикнул Шалтай Сгущёнкиным. Бросив прощальный взгляд на дом, Сгущёнкин жалко всхлипнул и поплёлся к машине.

Вольдемар, надежды которого рухнули, впал в странный ступор и, казалось, соображал заторможенно. Этот прекрасный, блестящий, как новёхонькая игрушка, дом совершенно раздавил его. А ведь именно он, да-да он, мог бы жить в этом доме. И он, как некто другой, достоин этого жилья.

Шалтай весело рассказывал о том, как случайно заехал в окрестности железнодорожной станции «Карьер», мол, тётка в гости позвала, и он, оседлав свою «Дуняшу», отправился проведать родственницу. Лёгкое повествование снимало напряжение.

Сгущёнкин кинул взгляд на маленького Толика и впервые при взгляде на сына испытал раздражение. В сложившейся ситуации Толя превратился в бремя, препятствующее Сгущёнкину наладить свою жизнь иустроиться на работу. He будь у него на руках младенца, Сгущёнкин мог бы устроиться охранником, неделя-через-неделю, но не оставишь же Толика одного. Да и с собой на охраняемый объект не прихватишь. Мог бы просто ночевать на любом рабочем месте. Но Толя…

Сгущёнкин спохватился, что мысли его идут в неправильном, даже непростительном направлении. Перед ним – его сын. И Сгущёнкин его любит. А остальное – мелочи и бытовуха.

– Проживём, – подмигнул Сгущёнкин сыну и ласково погладил его. – Всё будет хорошо.

А Толик потянулся к папе. Он точно знал: будь папа один, тоска и одиночество его бы сгрызли. А наличие сына стимулирует к подвигам. Толик скорчил радостную рожицу и хихикнул.

Шалтай остановил машину. Сгущёнкин посмотрел чеез щель опущенного стекла крыльцо и треснувшее окно, перевёл взгляд на сладко дремлющего сына.

– Спасибо, Вячеслав, – поблагодарил Вольдемар доброго Шалтая. – Вы – настоящий человек.

Сгущёнкин пожал ему руку и, подхватив сына и чемодан с колёсиками, зашагал к дому.

На пороге его встретила Кудя с традиционно растрёпанными волосами и всеми признаками словесного недержания. Отмахиваясь от неё, как от назойливой мухи, и даже не думая вникать в её визгливый трёп, Сгущёнкин прошёл в квартиру и чуть не ткнулся носом в широкую грудь…увы, не Савелия. Это был некто новый, с кем Сгущёнкин никогда раньше не встречался, и кто вызвал у Вольдемара беспокойство на уровне подкорки. Сгущёнкин медленно поднял голову. Над ним нависло красное от ярости лицо с растопыренными ноздрями и маленькими злобными глазками.

– Так это ты! – взревел незнакомец.

Запоздало мозг всё же переварил сказанное Кудей и выцепил оттуда главное: муж вернулся, он дома, осторожно.

– Ты, проходимец облапошил мою… [1] ! Ты оттяпал четверть жилья! Ты… да я тебя…

Сгущёнкин испытал огромное желание провалиться сквозь пол или хотя бы сукожиться, присев и втянув голову в плечи.

Толечка на руках Сгущёнкина сладко зевнул и заулыбался, лепеча что-то неразборчивое. Сгущёнкин не мог себе позволить быть трусом в глазах сына. Он отставил чемодан, вручил чадо суетившийся рядом Куде и выпрямился.