Короче, Ховард привез всю шайку назад, в Майами. Он был мрачнее тучи. Мало того, что вся суета оказалась напрасной и к послужному списку не добавилось ни черта, так к тому же еще и Дороти была недовольна срывом едва наладившегося ритма семейной жизни. Снова детям надо менять школу. Да к тому же здесь, в Майами, Ховарду придется использовать собственный дом и в служебных целях. Неужели — ради сохранения легенды дона Эдуардо — он потребует, чтобы дочери пошли в школу под вымышленной фамилией? Ситуация казалась безнадежной, и Ханты на время разъехались: Дороти сняла дом в пригороде Вашингтона, а Ховард вернулся холостяком в свою квартиру в Майами. Естественно, им пришлось придумывать какие-то сюжеты, чтобы объяснить родственникам в Америке, почему они не вместе.

Неурядицы не улучшили его характера. Если я в какой-то момент и воображал, что прикрываю его отсутствие более или менее эффективно, то он скоро нанес удар по моему тщеславию: мой учет был оценен — впрочем, по достоинству — брезгливым «сойдет», но когда речь зашла об отмывке финансовой подпитки эмигрантских фондов, Ховард выразил неудовольствие чрезмерным, по его мнению, количеством банковских операций, перепорученных мной курьерам, в то время как я в свое оправдание напирал на то, что таким образом — передавая не чек, а наличные — проще замести след. На самом же деле проблема состояла в том, что в нашем распоряжении было слишком мало курьеров, которым мы могли бы доверить крупные суммы. Все эти операции, как правило, замыкались на мне, и мне нравилось таскать в потайном поясе тысяч эдак сто. Частично это стало проблемой, когда однажды вечером, раздеваясь, чтобы броситься на Модену, я сорвал с себя все, кроме пояса с деньгами. Сознание того, что ее чуть-чуть таинственный любовник навьючен целым состоянием, разожгло в ней — и во мне тоже — угольки новых неизведанных желаний — да, мне понравилось быть курьером.

А Хант и слышать об этом не хотел. Все это безответственно и чревато. Пройдет слушок — и ограбят, а то и убьют. Есть способы безналичного перевода с достаточной степенью прикрытия. У него имеется для этого многоопытный посредник по имени Бернард Баркер. Он представит меня ему.

Я понаделал и кучу других ошибок. Второстепенные функционеры фронта, с которыми я общался в отсутствие Ховарда, увлеклись разработкой военных планов. Они начали углубляться в детали, и я, возомнив себя тактиком и стратегом, ползал вместе с ними по карте Кубы (восемьсот миль туда и столько же обратно).

Хант наставил меня на путь истинный, дав понять, что дискуссии на военные темы с «фронтовиками» — пустая трата времени, не более чем юмористический экзерсис.

— Я признаю, — сказал он, — что тактическое бесплодие для некоторых из этих кубинцев — трагедия, и я готов взять на себя малоприятную роль и объяснить им это в назначенный час, но, Гарри, пойми: главная наша беда — это агенты кастровской разведки. Они здесь для того, чтобы разнюхать планы фронта и дать о них знать в Гавану. Так что, ради Бога, можешь вступать в любые дискуссии подобного рода, но всегда помни одно: тебе могут скормить дезинформацию. Эта операция слишком важна, чтобы поручать ее кубинским генералам.

— Умом я понимаю, что вы правы, — сказал я, — но в душе я уязвлен.

— Этика, Гарри, вторична, первичны лишь законы Моисеевы.

В этот момент я подумал о лодочниках. В мои обязанности в числе прочего входил обзвон лодочных причалов от Мэриленда до Ки-Уэста и на другом берегу залива от Тампы до Галвестона: «Покупаем подержанные катера». Каждый вечер в направлении острова отплывали катера с кубинцами — кто-то должен был заложить взрывчатку, кто-то раствориться в толпе и установить контакт с подпольными организациями. В тот момент, когда Хант поучал меня, очередной лодочник, возможно, принял смерть. Я вздохнул. Трудно понять, история — это схема, по которой легко установить закономерность событий, или цепь случайностей?

Однажды утром, вскоре после возвращения Ханта, мне позвонил Дикс Батлер. Он собирался ненадолго заскочить в Майами. Не могли бы мы поужинать вместе?

Первое, что пришло мне в голову, когда я услышал голос Дикса, я не должен сводить его с Моденой. Любовь — это не раз доказано — мгновенно проверяет, храбр человек или труслив. Поэтому я сдвинул ужин с Моденой на более поздний час — только чтобы развести их с Диксом.

Батлер сошел с самолета в паршивом настроении и отнюдь не торопился рассказывать, какими судьбами оказался в Майами. Мы даже не поехали в город, а зашли выпить в первый попавшийся бар в здании аэропорта.

— Надолго в наши края? — спросил я.

— На два дня. Надо тут кое-что прощупать.

— Могу спросить — на кого ты пашешь?

— Мимо.

Какое-то время мы просидели за выпивкой. Разговор явно не клеился. Ни один из нас не вспоминал Берлин. Все выглядело так, будто встретились двое, ни в чем особенно не участвовавшие. Тем не менее его настроение отягощало атмосферу.

Решив нарушить молчание, я спросил:

— Ты все с Биллом Харви?

— Возможно. — Он выдержал долгую паузу. — А возможно, и нет.

— А чем сегодня озабочен Билл?

— Будь спок, — ответил Дикс. — Король Уильям верен своей шизе.

Мы оба посмеялись — для пробы.

— Как я предполагаю, — сказал я, — он сейчас в Вашингтоне.

— Резонное предположение.

— Ты на него трудишься?

— А тебя Арни Розен зовут?

Я и забыл, как могуч его короткий прямой по корпусу.

— Кстати, — заметил Дикс, — именно так я тебя и нашел. Через Арни Розена. Ты его спроси, чем я занимаюсь. Он-то уж наверняка в курсе.