В конце октября, незадолго до того, как Джон Маккоун сел в кресло директора, мистер Даллес полностью перебрался в Лэнгли и недели две ковылял по коридорам, словно раненый буйвол. У меня было такое чувство, что он ненавидел это место, о чем я и написал отцу. Кэл ответил, не щадя выражений.

10 октября 1961 года

Да, сын, я обошел Лэнгли перед отъездом и совершенно с тобой согласен. Иногда я думаю: неужели Аллен не понимает, как важно, чтобы архитектура утверждала человека? Лэнгли внушает мне опасения за наше будущее. Ай-Джи-К-Л было, безусловно, ужасно, и тем не менее можно было полюбить эти разваливающиеся строения и бараки. Аллен не принял в расчет главного: следовало сохранить шарм. В старых помещениях, возможно, полно было уборных, где надо спускать воду, дергая за цепочку, и извилистых коридоров, и потайных местечек, откуда можно попасть в соседний зал, но эти скрипучие дома были по крайней мере нашими. А Лэнгли — это здание для докладных записок и собраний. Технические службы будут занимать все больше и больше места в бюджете, а работа с хорошими агентами отойдет в прошлое. Прощай, камерная музыка! Здравствуй, «Музак» [176]!

Как мог Аллен построить для нас такое? Бедняга ведь столько знает, а как оказалось, не знает ничего.

Теперь у нас Маккоун. Типичный делец. Прижимистый. Маленький. Светловолосый. С голубыми глазами, холодными как лед. Носит очки. Подозреваю, что выдает свою продукцию не кучками, а жижей. (До сих пор письмо было вполне разумное, но я уже знаю: когда отец переходит к экскрементам, всякая благопристойность отбрасывается и начинается маниакальность.)

Как ты понял из моей открытки, мы с Мэри снова вместе. Я полагаю, это не столько любовь, сколько глубоко укоренившаяся привычка. Расстаться с женой после двадцати пяти лет брака так же трудно, как бросить курить или пить. Собственно, это едва ли возможно. Как ты знаешь, я очень люблю старушку — она мой большой белый кит! Я вернулся в Японию, чтобы вытолкнуть этого япошку-бизнесмена из ее жизни, но знаешь, ужас какой: она в этом не признается, хотя я и догадываюсь, что ими владела своеобразная страсть. Я порой не могу отделаться от мысли, как этот чертов япошка, этакая маленькая сволочь, ползал по ней спереди и сзади, оглашая воздух воинственными криками камикадзе. Я начинаю ненавидеть Мэри, когда мне приходят в голову такие мысли.

Чертовски неприятно делиться этим с собственным сыном. Но ты, Рик, единственная на свете душа, которая не станет надо мной смеяться из-за пустяка. Меня тревожит то, что я не в состоянии полностью владеть собой. Пару месяцев назад меня потрясло известие о самоубийстве Хемингуэя. Великий Боже, я же однажды ночью в 1949 году победил его в арм-рестлинге в Сторк-клубе, и я чувствую себя в какой-то крошечной мере ответственным за случившееся, ибо он видел, как вспыхнули мои глаза, а я видел, как погрустнели его глаза.

Так или иначе, смерть Эрнеста — ничего не может быть хуже. Покончить жизнь, сунув дуло ружья себе в рот! Хотелось бы мне думать, что это было не самоубийство. У него, по всей вероятности, был рак, а ты знаешь, какое от этого лекарство. Ни один доктор этого не признает, но мне-то известно. Надо бросать вызов смерти, ночь за ночью. Взгляни на доказательство. Был Хемингуэй — ночи напролет пел песни и веселился со своей женой Мэри. А потом вдруг отправился к себе в комнату и разнес себе череп? Нет. Должно быть, он не одну ночь обдумывал это. Обследовал ничейную землю между жизнью и смертью, места, где собирается туман страха. Я полагаю, этот мужественный человек каждую ночь закрывался у себя в комнате, вставлял дуло ружья в рот и легонько нажимал на спусковой крючок, чтобы уйти на ничейную полосу. Если он сильнее нажмет — он мертв, а так он может выиграть еще немного жизни. Своеобразное лечение от рака. Что до меня, врачи могут отправиться куда подальше, но именно так Эрни бросал вызов смерти, и, по всей вероятности, это удавалось ему не одну ночь. А 2 июля у него хватило храбрости чуть сильнее нажать на спуск. Он ведь уже не способен был на физические усилия: не мог ни кататься на лыжах, ни боксировать, и петушок у него уже свесил головку, и тем не менее он бросал вызов смерти. Надеюсь, что это было так. Втайне я боюсь, что он выдохся и взорвал, себя. Сын, мне не дают покоя эти смерти. Кларк Гейбл, Гэри Купер, Дэш Хэмметт, а теперь Хем. Это влияет на меня. И заставляет еще больше ненавидеть этого сукина сына Джека Кеннеди. Я вовсе не хочу выглядеть пристрастным, но это же факт — нельзя доверять католикам: между Кеннеди и Кастро вполне могли существовать сплетенные в Ватикане узы. Ну вот я и высказался. Кастро в детстве был ведь верующим, ты это знал? Посмотри о нем в ИСТОЧНИКАХ, перепроверь в ЗЛОДЕЯХ. Они с Кеннеди действуют сообща, вот почему Фидель всегда кроет тузом нашего короля.

Я знаю: я брежу, но ярость нарастает. Пока я не избавлюсь от этого круговорота в голове, я просто не смогу до конца насладиться жизнью с Мэри. Можешь ты это понять? Я никогда не испытывал большой тоски по ней. Я тосковал по привычному — в большинстве своем унылому привычному. Тосковал по тому, что мы больше не раскладываем с ней двойной пасьянс, — это помогало мне зафиксировать в памяти все мои проделки на стороне. А теперь я раздумываю, что же стоит защищать.

Рик, завтра я, наверное, возьмусь за перо и извинюсь за это письмо. Пора тебе узнать, сын, что мы, Хаббарды, наделены смесью желчи и безумия. Даже тот, что был директором школы. Он старался выбить из меня мерзкую начинку — как же я это заслуживал! — по ты ведь знаешь: мы, Хаббарды, изо всех сил стараемся это скрывать. И правильно делаем. Слишком уж богопротивно то, что мы из себя выбрасываем.

Скучаю по тебе, сожитель.

Папа.

Я начинаю опасаться, что знаю теперь, почему много лет назад отец так хотел, чтобы мне сделали операцию на мозге.

3

А у меня были свои проблемы. И прежде всего следовало решить, каким будет следующий шаг в моей карьере. Всякий раз, как я думал вырваться из-под опеки отца и крестного, мне вспоминалось начало моей службы в Змеиной яме. И бывали периоды, когда я чувствовал, что не в состоянии чего-либо добиться сам.

Так или иначе, проблема эта стояла. Что делать дальше? Прежде чем отправиться в Японию, отец намекнул, что намечается некая операция против Кастро, но хочу ли я возвращаться в Майами, если там не будет Модены?

Я мог, конечно, попроситься в парижскую, римскую, венскую или лондонскую резидентуру. Но эти места могут оказаться для меня слишком престижными, и я попаду туда в качестве мальчика на побегушках. А кроме того, с моими желаниями могут и не посчитаться. И я могу оказаться в Исландии или в Пальма-де-Мальорке.

Как относятся ко мне в моем ведомстве, благосклонно или нет, — вопрос первостепенной важности, и ответ на него автоматически не может быть дан. Например, Порринджер, несмотря на свои явные способности, сумел вывести Ховарда из себя, и последнее, что я слышал: Порринджер решил апеллировать наверх, минуя секторы, отделы и даже Управление планирования, и теперь заявление его похоронено в Управлении разведки. Собственно, вот чем все кончается, когда ты обращаешься в отдел персонала с просьбой о назначении или перемещении.