— Может, будет проще, если я сам запишу ответы? — предложил великий человек.

— Да, — согласилась Томми, — потому что с орфографией у меня не очень. Великий человек пододвинул кресло к столу.

— Вы ничего не упустите… правда? — обеспокоилась Томми.

— Будьте уверены, мисс Джейн, жаловаться на меня вам не придется, — серьезно заверил он ее и начал писать.

Закончил принц, когда поезд уже снижал скорость. Потом, сложив исписанный лист, поднялся.

— Я добавил некоторые инструкции на последней странице, на которые следует обратить внимание мистера Хоупа. И я хочу, чтобы вы пообещали мне, мисс Джейн, никогда больше не выполнять столь опасные акробатические трюки, даже во имя священной идеи журналистики.

— Разумеется, если бы вы не создавали такие трудности тем…

— Моя вина, я знаю, — согласился принц. — По крайней мере нет никаких сомнений в том, к какому полу ты принадлежишь. Тем не менее я хочу, чтобы ты мне это пообещала. Давай! — настаивал принц. — Я так много сделал для тебя… больше, чем ты знаешь.

— Хорошо, — с неохотой пошла ему навстречу Томми. Она ненавидела давать обещания, потому что всегда их выполняла. — Обещаю.

— Вот твое интервью.

Первый фонарь на платформе Саутгемптона осветил принца и Томми, стоявших напротив друг друга. Принц, имевший репутацию — и не без оснований — вспыльчивого и злобного старикана, совершил странный поступок: зажав руками маленькое, измазанное кровью лицо, поцеловал девушку. Томми навсегда запомнила табачный запах колющихся седых усов.

— И вот что еще, — сурово добавил принц, — никому об этом ни слова. Не раскрывай рта, пока не вернешься на Гуф-сквер.

— Вы держите меня за дуру? — спросила Томми.

Все вели себя так странно после ухода принца. Оказывали ей всяческое содействие, но, похоже, никто не знал, почему они это делают. Они смотрели на нее и уходили, приходили снова и смотрели. И чем больше об этом думали, тем сильнее недоумевали. Некоторые задавали вопросы, но то, чего Томми действительно не знала, добавлялось к тому, о чем она не собиралась говорить, и загадочность девушки разрасталась до таких размеров, что перед ней бледнело и отступало даже само любопытство.

Ее умыли и причесали, и накормили отличным ужином, и посадили в купе первого класса с табличкой «Занято», и отправили обратно на вокзал Ватерлоо, а там подали кеб, на котором она и прибыла на Гуф-сквер чуть позже полуночи, страдая от резко поднявшегося самомнения, и следы этого подъема заметны до сих пор.

С этого все и началось. Томми, проговорив полчаса со скоростью двести слов в минуту, вдруг уронила голову на стол. Подняли девушку с трудом и уговорили лечь в постель. Питер, устроившись в глубоком кресле у камина, засиделся до глубокой ночи. Элизабет, которой нравилась тихая компания, довольно мурлыкала. Из теней к Питеру Хоупу подкралась давно забытая мечта — о прекрасном новом журнале, еженедельнике, стоимостью в пенс, редактором которого будет Томас Хоуп, сын Питера Хоупа, почетного основателя и автора идеи; влиятельном журнале, появления которого давно ждали, популярном, но одновременно и элитарном, нравящемся общественности и приносящем прибыль владельцам. «Ты меня помнишь? — прошептала мечта. — Мы вели долгие разговоры. Утро и день проходят. Вечер принадлежит нам. В сумерках все видится в ином свете».

Элизабет перестала мурлыкать и удивленно подняла голову. Питер смеялся сам с собой.

Миссис Постуистл сидела в виндзорском кресле в центре Роллс-Корта. В молодости, когда она работала официанткой, восхищенные завсегдатаи старого ресторана «Митре» на Чансери-лейн сравнивали ее с дамами, пожалуй, излишне истощенными, которых любил рисовать один английский художник, впоследствии ставший знаменитостью. С тех пор миссис Постуистл, конечно же, поправилась, но лицо по-прежнему сохраняло спокойствие молодости. И человек, случайно забредший на Роллс-Корт в этот летний день, при условии, что он регулярно брал в руки творения современной журналистики, уходил бы с ощущением, что ему очень знакомо спокойное лицо женщины, сидевшей в виндзорском кресле. А вновь заглянув в периодику, он, конечно же, нашел бы ответ. Фотография миссис Постуистл, сделанная недавно, сопровождалась следующим комментарием: «До использования средства для похудания профессора Хардтопа». Другую фотографию миссис Постуистл, сделанную двадцатью годами раньше, когда ее звали Арабелла Хиггинс, комментировали короче: «После использования». С обеих фотографий смотрело одно лицо. Что же касается фигуры, то последняя претерпевала разительные изменения.

Миссис Постуистл, сидя в кресле посреди Роллс-Корта, поворачивалась вместе с ним вслед за солнцем. Маленький магазинчик с вывеской «Тимоти Постуистл, торговля бакалеей и продуктами» остался в тени, за ее спиной. Старожилы Сент-Дункан-ин-Уэст помнили, что иной раз за прилавком появлялся джентльмен с длинными пушистыми бакенбардами, всегда в роскошной жилетке. Всех покупателей он направлял с величием лорд-гофмейстера, представляющего на балу дебютанток, к миссис Постуистл, вероятно, полагая себя исключительно фигурой декоративной. Последние десять лет, однако, никто его в магазине не видел, а миссис Постуистл обладала едва ли не гениальной способностью игнорировать или неправильно истолковывать вопросы, на которые ей не хотелось отвечать. Многое подозревалось, никто ничего не знал наверняка. И Сент-Дункан-ин-Уэст вернулся к другим проблемам.

— Если бы я не хотела его увидеть, — бормотала себе под нос миссис Постуистл, вязавшая, косясь одним глазом на дверь магазина, — он пришел бы еще до того, как я успела бы помыть посуду после обеда, обязательно пришел бы. Такой странный этот мир.

Миссис Постуистл не терпелось встретиться с господином, которого обычно дамы с Роллс-Корта видеть не жаждали: речь шла о некоем Уильяме Клодде, сборщике арендной платы, приходившем в Сент-Дункан-ин-Уэст по вторникам.

— Наконец-то! — вырвалось у миссис Постуистл не без надежды, что мистер Клодд, только что появившийся в другом конце Роллс-Корта, возможно, услышит ее. — Уже испугалась, что вы упали, торопясь к нам, и что-нибудь сломали.

Мистер Клодд, услышав миссис Постуистл, решил изменить привычный маршрут и начать с номера семь.

Глаза мистера Клодда — невысокого, плотного, с пулеобразной головой, несколько шумноватого, — пусть и добрые, намекали на немалую хитрость и склонность к обману.

— Ах, — восхищенно воскликнул мистер Клодд, убирая в карман шесть монет по полкроны, врученных ему дамой, — если бы все были такими, как вы, миссис Постуистл!

— Тогда такие, как вы, остались бы без работы, — указала миссис Постуистл.