Глокта нахмурился.

— Я слышал другой вариант.

— Любую историю каждый рассказывает по-своему, искалеченный. Ты этого еще не понял? — Шикель скривила губы в усмешке. — Ты не понимаешь, в какую войну ввязался, не знаешь об оружии и потерях, о победах и поражениях каждый день. Ты не знаешь, кто воюет, почему и зачем. Поле боя — везде. Мне тебя жаль. Ты как пес, который пытается понять спор ученых, а слышит только лай. Праведные идут. Кхалюль избавит землю от лжи и построит новый порядок. Иувин будет отомщен. Так предсказано. Так предписано. Так обещано.

— Вряд ли ты увидишь это.

Она улыбнулась в ответ.

— И ты — вряд ли. Мой отец предпочел бы получить этот город мирно, но, если придется драться, он будет драться — без пощады и с силой бога. Это только первый шаг на пути, который он избрал. На пути, который он выбрал для нас всех.

— А каков следующий шаг?

— Думаешь, хозяева рассказывают мне о своих планах? А твои? Я — червь. Я — ничто. Но все равно я больше тебя.

— Что дальше? — прошипел Глокта.

Она молчала.

— Отвечать! — прошипела Витари.

Иней вытащил из жаровни железо — кончик светился оранжевым — и ткнул в голое плечо Шикель. Зашипел зловонный пар, Брызнул жир, но девушка молчала. Она безучастно глядела на собственную горящую плоть.

«Здесь ответов не будет. Только новые вопросы. Опять новые вопросы», — понял наставник.

— Мне хватит, — проворчал Глокта, ухватил трость и поднялся с кресла, мучительно и тщетно пытаясь добиться, чтобы рубашка отлипла от спины.

Витари махнула рукой на Шикель, со странной улыбкой не сводя глаз под набухшими веками с Глокты.

— А с этим что делать?

Шикель — одноразовый агент нерачительного хозяина, посланный насильно в дальние края — сражаться, убивать, по причинам, которых агент не понимает. «Очень знакомо». Глокта поморщился, поворачиваясь к вонючей камере больной спиной.

— Сжечь.

Глокта стоял на балконе вечером и хмурился на Нижний город.

Наверху, на скале было ветрено; холодный ветер с темного моря хлестал по лицу, по пальцам на сухом парапете, шлепал полами плаща по ногам.

«Это все, что мы получим похожего на зиму в этой душегубке».

Пламя факелов у двери билось и металось в железных клетках — два пламени в надвигающейся тьме. Вокруг было больше огня, гораздо больше. Лампы горели на кораблях Союза в гавани, отражения волновались и ломались в воде. Лампы сияли в окнах темных дворцов под цитаделью, на верхушках вознесшихся шпилей великого храма. Внизу, в трущобах, горели тысячи факелов. Потоки крохотных огоньков вытекали из домов на дороги и тянулись к воротам Верхнего города. Беженцы оставляли свои дома, ну и пусть. Ищут безопасности, ну и пусть. «Интересно, надолго ли мы сможем обеспечить им безопасность, если падут внешние стены?» Ответ ясен. Ненадолго.

— Наставник!

— О, мастер Коска. Рад, что вы смогли составить мне компанию.

— Разумеется! Нет ничего лучше вечерней прогулки после стычки.

Наемник неторопливо приблизился. Даже в сумерках Глокта заметил, как изменился Коска. Он шел пружинистой походкой, глаза горели, волосы аккуратно уложены, а усы тщательно напомажены. Он внезапно стал на дюйм-другой выше и лет на десять моложе. Коска уперся в парапет, прикрыл глаза и глубоко втянул вечерний воздух острым носом.

— Замечательно выглядите — и не скажешь, что прямо из битвы.

Стириец улыбнулся в ответ.

— Я был не то чтобы в битве, скорее — чуть позади. Я всегда считал, что передний край — неудачное место для участия в битве, из-за дикого шума тебя никто не слышит. Кроме того, шансы быть убитым там слишком высоки.

— Несомненно. И как наши дела?

— Гурки все еще снаружи, и я бы сказал, что дела не так уж плохи. Не думаю, что мертвые со мной согласились бы, да кто их спросит? — Коска радостно почесал шею. — Сегодня мы справились. Но завтра, послезавтра — кто знает? На подкрепление надежды по-прежнему нет? — Глокта покачал головой, и стириец резко вдохнул. — Мне-то, конечно, все равно, но, возможно, вы захотите отойти, пока бухта еще в наших руках.

«Все готовы отойти. Даже я». Глокта фыркнул.

— Я на поводке у закрытого совета, а они говорят «Нет». Честь короля не позволит этого, говорят они, а его честь явно дороже наших жизней.

Коска задрал брови.

— Честь? А что это за чертовщина? Каждый судит по-своему. Ее не выпьешь. Ее не трахнешь. Чем у тебя ее больше, тем тебе хуже; а если ее вовсе нет, тебе ничуть не жалко. — Он покачал головой. — А некоторые считают — это лучшее в мире.

— Ага, — пробормотал Глокта, облизнув пустые десны.