«Едва жива», — заметил наставник.

Ее руки и ноги сковывали цепи, глаза и щеки запали от голода, губы потрескались от жажды; несчастная судорожно сжимала в руках грязные окровавленные тряпки. Прикрывшись рукой от света и что-то невнятно бормоча на кантийском наречии, она попыталась забиться еще глубже в угол.

Глокта нахмурился: «Как же, как же, помню… Хуже тьмы только свет. Свет означает допрос». Глаза под дергающимися веками скользнули от изувеченных трупов к перепуганной девочке; от напряжения, жары и вони кружилась голова.

— Ничего не скажешь, уютное местечко. И что вам поведали узники?

Зажимая ладонью рот и нос, Харкер неохотно вошел в камеру, за его плечом маячил здоровяк Иней.

— Пока ничего, но я…

— Ну, от этих двух вы уже точно ничего не добьетесь. Надеюсь, они подписали признания?

— Э-э… не совсем, — замялся инквизитор. — Видите ли, признания туземцев наставника Давуста не интересовали. Мы просто, понимаете…

— Вы даже не сумели допросить их так, чтобы они оставались в живых, пока не признаются?

Харкер насупился, будто школьник, которого несправедливо отчитал учитель, и отрывисто бросил:

— У нас осталась девчонка!

Глокта облизнул десну, там, где когда-то росли передние зубы. «Ни системы, ни цели. Жестокость ради жестокости. Хорошо, что я ничего сегодня не ел, иначе бы меня вывернуло наизнанку».

— Сколько ей лет?

— Кажется, четырнадцать. Только не понимаю, наставник, почему это для вас важно.

— А важно это, инквизитор Харкер, потому, что четырнадцатилетние девочки, как правило, не устраивают заговоров!

— Я решил, что лучше ничего не упускать.

— Ничего не упускать? Да вы их вообще допрашивали?

— Ну, я…

Глокта хлестнул инквизитора тростью по лицу. От резкого движения бок Глокты скрутила мучительная судорога, больная нога подвернулась, и он схватился за Инея, чтобы не упасть. Харкер с воем — от боли и потрясения — отлетел к стене и, поскользнувшись, рухнул на пол в нечистоты.

— Ты не инквизитор, — прошипел Глокта. — Ты мясник! Посмотри, в каком состоянии камера! Два свидетеля убиты! Какой от них теперь толк, придурок? — Он подался вперед. — Или это часть замысла? Может, с Давустом расправилась завистливая пешка? А потом заткнула ненужным свидетелям рты? Что скажешь, Харкер? Может, мне начать расследование с самой инквизиции?

Инквизитор попытался встать на ноги, но над ним грозно склонился практик Иней, и он снова вжался в стену; из носа Харкера закапала кровь.

— Нет, нет! Прошу вас! Это вышло случайно! Я не собирался их убивать! Я просто хотел выяснить, что произошло!

— Случайно? Тогда одно из двух: либо ты изменник, либо некомпетентен в своем деле! Мне такие люди не нужны! — Не обращая внимания на боль в спине, Глокта нагнулся еще ниже и зловеще улыбнулся беззубыми деснами. — Если я правильно помню, инквизитор, с дикарями чем жестче, тем лучше? Так вот на целом свете не сыщется человека жестче меня. Нигде и никогда. Уберите с глаз моих этого червя!

Иней схватил Харкера за облачение и поволок по загаженному полу к двери.

— Погодите! — взвыл инквизитор, цепляясь за косяки. — Прошу вас! Вы не можете со мной так поступить!

Вскоре его крики стихли в глубине коридора.

Глаза Витари улыбались, будто она получила необыкновенное удовольствие от разыгравшегося спектакля.

— А что делать с этой помойкой?

— Вычистить. — Глокта бессильно привалился к стене, утирая дрожащей рукой потное лицо; бок по-прежнему сводило от пульсирующей боли. — Вымойте здесь все. Тела похороните.

Витари кивнула на девочку.

— А ее куда?

— Искупайте. Оденьте. Накормите. Пусть идет, куда хочет.

— Стоит ли ее купать, если она вернется в Нижний город? — усмехнулась Витари.

«Что верно, то верно…» — задумался наставник, затем бросил через плечо, шагая к дверям:

— Ладно! Раз она прислуживала Давусту, пусть послужит и мне. Пусть возвращается к прежней работе!

Ему не терпелось выбраться наружу. Дышать в камере он уже не мог.

— Жаль вас разочаровывать, но крепостные стены в нынешнем плачевном состоянии далеко не столь неприступны…

Говорящий умолк на полуслове — в зал заседаний правящего совета Дагоски шаркающей походкой вошел Глокта.

Зал разительно отличался от камеры в подземелье.

«Пожалуй, ничего красивее я в жизни не видел».

Стены и потолок, каждый их дюйм, украшала изящная резьба — переплетающиеся геометрические фигуры пугающей сложности; резной узор обрамлял выполненные в натуральный размер фрески по мотивам кантийских легенд: все они были написаны яркими красками — красной и голубой, все они мерцали золотом и серебром. Пол покрывала восхитительная, замысловатая мозаика. Отполированный до ослепительного сияния длинный стол был инкрустирован пластинами слоновой кости и завитками темного дерева. Из высоких окон открывался впечатляющий вид на пыльную, бурую часть города и сверкающий залив.