— Старый Саранцев свой срок сполна отбыл. К счастью, он вроде бы не замарал руки в крови. Хотя все равно такими людьми нормальный человек брезговать должен. С этим ничего не поделаешь. А ваш брат, между прочим, дружит с Александром. Правда, у них тут как-то ссора крупная вышла.

— Когда?

— Нынешней весной. Михаил в последнее время в Дорофеевку зачастил. Ну, не станем толковать про причины, какие у него на то имеются, — не мужское это дело. Словом, зашел он, как водится, к Сашке, разные тары-бары пошли. Не без этого дела, разумеется. — Чебаков щелкнул себя по горлу. — Что-то они там из-за Царьковых сцепились. Вроде бы Сашка сказал, что все они… до мужиков охочие. Стал похваляться, что с Елизаветой Васильевной у него того, шуры-амуры. Еще с тех пор, как он на ее сестре был женат. И Марьяна Фоминична вроде бы тоже насчет этого дела не против. В общем, язык спьяну распустил. Михаил, рассказывают, на Сашку как бешеный кинулся. Хорошо, Валентина успела Сашкино ружье на полати спрятать. Они тут, понимаешь, все при ружьях да при гоноре. Ну, в общем, такая ерундовина. Современного зрителя вряд ли такие страсти могут заинтересовать. Ему что-нибудь этакое подавай — с космосами, со шпионами. А тут тебе страсти под соломенной крышей.

Плетнев почувствовал, как в его груди заныла все та же рана, которая вроде бы в последнее время начала затягиваться. Выходит, за Михаилом слывет слава бузотера и забияки. Если против него все-таки будет возбуждено уголовное дело, все всплывет наружу, как сор в паводок.

— Я, собственно говоря, по делу к вам заскочил, — мямлил Чебаков, комкая в руках фуражку. — Просили меня наши работяги, чтоб я им встречу с вами организовал. По-вашему, это творческим вечером называется. Мне тут один старый механизатор и говорит: «Чего вы от нас такого человека прячете? У него же ужас какая умная голова — и про заграницу знает, и про царей, и про сельское хозяйство. Ты его, говорит, Палыч, в наш клуб зови на собрание, а мы спросим у него, какую пшеницу на будущий год лучше сеять и как с парами быть. Вон в том кино, которое он написал, усатый председатель орден схлопотал. За высокий урожай. Глядишь, Палыч, и тебе повесят на грудь цацку». Вот же народ у нас какой ушлый да дотошный! Уж вы не откажите им, Михалыч.

Чебаков вспотел и полез в карман за платком.

— Спасибо, Иван Павлович. Конечно же, не откажу. Вот только брат найдется.

— Понимаю, понимаю. Мы вас не торопим. Это, так сказать, с прицелом на будущее. Ну, желаю творческого вдохновения.

Чебаков распахнул дверь и столкнулся нос к носу с запыхавшейся Даниловной.

— Ну вот, небось и она по вашу душу прибежала. За советом безотлагательным. Либо куры соседские нашкодили в огороде, либо детвора яблоню обнесла… Ну да, вы ведь по их понятию все знать должны, раз вас по телевизору показывают. Вот ведь чудаки… А дышит-то как — словно на Колодезный бугор подымалась.

Даниловна стояла на пороге, с трудом переводя дух.

— Там… Михаила нашли, — тихо сказала она.

Плетнев почуял неладное.

— Ну, а мы тут как раз про него вспоминали, — обрадовался Чебаков. — Как говорится, легок на помине.

Даниловна всхлипнула и вытерла глаза концом своего платка.

— Саранец его над островом выловил. «Ракета», говорит, прошла, а я вижу, что-то черное посередке плывет. Коряга не коряга… Ближе подъехал — Михаил! Я, говорит, сразу его признал, хоть и распух он, как колода. Крючком зацепил, каким переметы вытягивают, и на берег приволок. Эх, Мишка, Мишка, что же ты, дурак, наделал…

На берегу уже собралась вся станица от мала до велика. Люди молча расступились, пропуская к воде Плетнева с Чебаковым. Саранцев курил, восседая на носу своей моторки, которая покачивалась на волнах от только что прошедшей самоходной баржи. В такт ей мерно покачивался большой темный предмет. Поблескивали на солнце металлические пуговицы кителя.

Ермаков пропустил Плетнева вперед, тихонько прикрыл дверь кабинета. Здесь было душно. Из открытого окна тянуло речным илом и бензиновой гарью — во дворе двое милиционеров возились с мотоциклом, прокручивая мотор на самых высоких оборотах.

— Вот, значит, как оно все обернулось, — сказал Георгий Кузьмич, шумно усаживаясь за свой стол. — Так, так… Саранцева мы допросили самым подробным образом. Он переметы возле острова проверял. Говорит, на работу не вышел из-за ссоры с завгаром, который отстранил его от машины. Все по той же причине пьянства. — Ермаков курил «беломорину», стряхивая пепел в помятую консервную банку на подоконнике. — Саранцев показал, что после того, как прошла десятичасовая «ракета», увидел на стремнине странный темный предмет. Говорит, с ходу признал вашего брата. По кителю, который сам дал ему нынешней весной.

— Вот и концы в воду, — неожиданно для себя заключил Плетнев.

Ермаков укоризненно посмотрел на него из-под низко нависших бровей.

— Ну зачем же так, Сергей Михайлович?

— Я вас цитирую.

— А-а, вы про наш первый разговор!.. — Георгий Кузьмич отвернулся к окну, стряхнул пепел мимо пепельницы. — Понимаете, тут вот какое дело… Словом, вчера нашего товарища из уголовно-следственного отдела наконец-то допустили к пострадавшей Царьковой. Так вот, она самым категоричным образом заявила, что ни в коем случае не хочет, чтобы мы возбуждали уголовное дело. Того же мнения ее дочка и младшая сестра. На мой взгляд, их поведение довольно странное, а там кто их поймет.

— Думаете, дело в том, что они подозревают Михаила?

— Понятия не имею. Царьковы есть Царьковы. Ну а мотивы преступления довольно ясны: Лариса Фоминична в свое время стала преградой на пути его брака с Марьяной Фоминичной, уговорила ее избавиться от ребенка.

— Вы и об этом знаете?

— Да, я и об этом знаю. Что поделать? До нас тоже слухи доходят. Уши не заткнешь. Но в данном случае мы их проверили.

— То есть?

— Мы допросили Фролову, дочку Марьяны Фоминичны. Она все подтвердила. Конечно, не Бог весть как все это убедительно и вообще, что называется, поросло мхом за давностью лет, однако же других мотивов я в настоящее время не имею.