— Кровь…

— Результаты анализов пока не готовы.

— Улик у нас достаточно, — настаивала Лунд, пока Майер стоял в стороне, не вмешиваясь.

— И что это за улики?

— Свидетель видел, как Кемаль нес что-то в свою машину.

— Нет, — отрезал Букард. — Все, что у вас есть, — это странный телефонный звонок поздно вечером.

— И тот факт, что он лжет нам!

— Если мы станем обвинять всех, кто нам лжет, то в тюрьме окажется половина Дании. Любой, даже самый неопытный судья камня на камне не оставит от таких улик. Найдите Мустафу Аккада. Разберитесь с этим, или мне придется искать вам обоим замену.

Тайсу Бирк-Ларсену надо было ехать заключать договор о работах на следующую неделю. Пернилле проводила его до машины, сама побродила под колоннадой вокруг здания Управления полиции, потом решила вернуться внутрь.

Она нашла Лунд на месте, в кабинете.

— Почему вы его не арестовали?

— У нас нет достаточных доказательств.

— Что еще вам нужно? — взорвалась Пернилле. — Вы же говорили, что она была в его квартире, потом в гараже.

— Мы все еще проверяем факты.

— А если вы больше ничего не найдете? После всего…

— Я вам объясняю: следствие не закончено, — сказала Лунд. — В деле ощутимый прогресс. Я понимаю…

— Не смейте говорить мне, что вы понимаете! — Она стояла посреди кабинета неподвижно, несгибаемо, грозя пальцем, как учитель, как мать. — Не смейте. Не говорите, что вы понимаете.

Снова дома. Снова у раковины, маниакально перемывая уже вымытую посуду, вытирая безукоризненно чистые поверхности.

Он вернулся, сел у стола молча.

В их маленьком квартале округа Вестербро он был кем-то вроде короля. Соседи приходили к нему пожаловаться на местных хулиганов, даже иммигранты порой стучались в дверь и умоляли Бирк-Ларсена дать совет. Когда Нанна была совсем малышкой, лет пяти-шести, она отыскала где-то на улице мальчишку-индийца и сделала маленького темноглазого оборванца своим первым другом. Его звали Амир.

Пернилле помнила, как они вдвоем, держась за руки, хихикали в коробе велосипеда, когда она возила их по улицам. Помнила, как Тайс разобрался с парочкой местных отморозков, когда те стали задирать Амира. Разобрался жестко, в своей манере, но это сработало.

Амир, которого защищал Тайс. Этот мальчик так и остался с ними, на снимке, залакированном вместе с другими на столешнице, так и ехал куда-то с Нанной в алом коробе «Христиании».

С Нанной…

— Они достанут его, — сказал он наконец. — Рано или поздно.

— Ты что, не знаешь, как они работают? — Она с грохотом поставила стопку тарелок в шкаф. — Про тебя они так ничего и не узнали. Ни разу…

Его лицо потемнело от гнева. Он поднялся, встал напротив нее:

— Я подвел тебя? Скажи, я плохой муж? — Его глаза были полны боли. — Плохой отец?

— Этого я не говорила. Я только сказала, что ты лучше других знаешь, как они работают. И не проси меня верить им.

Он обнял ее за талию. Она вырвалась из его рук.

Бирк-Ларсен чертыхнулся, сорвал с вешалки куртку, оделся:

— Я поехал делать ремонт.

— Давай. — Она снова сложила тарелки в раковину. — Давай, иди в свой проклятый дом, спрячься там.

— Что?

— А что, разве не так ты поступаешь, как только становится трудно? Не так? Не прячешься, чуть что?

Она отставила посуду, стянула с рук резиновые перчатки и, глядя ему в лицо, дрожа от собственной смелости, произнесла слова, которые никогда раньше не смогла бы произнести:

— И с Нанной ты был такой же!

— Что ты несешь?

— У тебя никогда не было на нее времени, когда она хотела поговорить. Ты уходил в свой гараж. Или с Вагном потрепаться. Что, я не права?

— Нет. — Он сделал шаг по направлению к ней. — Не права.

Пернилле сникла, отвернулась к тарелкам. Мальчики ушли гулять с Лоттой. Хорошо, что их нет дома.

— Тогда почему у нее было столько секретов? Как так вышло, что мы ничего не знали о ее жизни?

— Потому что ей было девятнадцать лет! Ты бы хотела, чтобы твои родители знали, что ты делала, когда тебе было столько же? И кроме того… Вы с ней были неразлучны, как будто приклеены друг к другу.

— Тебя же никогда не было рядом.

Львиный рык, полный муки и ярости.

— Я работал. Зарабатывал деньги, чтобы платить за ее недешевую гимназию. Чтобы купить все это. Это ты разрешала ей делать все, что вздумается: гулять где-то по ночам, возвращаться бог знает когда, и не спрашивала с кем и почему.

— Нет, нет.

— Да! И тебе было все равно.

От обиды и злости слезы выступили у нее на глазах.

— Как ты можешь говорить такое? Как ты смеешь? Пока ее не было, я глаз не могла сомкнуть.