— Подождите, подождите, — сказала Риэ Скоугор, взмахом руки велев всем оставаться на местах. — Так ты говоришь, что теперь они подозревают учителя?

Хартманн складывал свои бумаги в портфель.

— Это одна из версий.

— Ты понимаешь, что это значит, Троэльс? Нас снова вовлекают в дело об убийстве! Во всяком случае, пресса обязательно тебя притянет.

— Это дело полиции…

— Ты возглавляешь департамент образования. Если преступление совершил учитель, в глазах газетчиков виноват будешь ты.

Она не сдавалась. Никогда. Он снова сел, посмотрел на нее и спросил:

— Что ты предлагаешь?

— Мы должны опередить их! Надо проверить личные дела до того, как их увидит Лунд.

— Что мы там будем искать?

— Не знаю! Просто не хочу никаких сюрпризов. И кроме того… Представь, что именно мы передадим им информацию, которая поможет обличить преступника. Тогда нас будут хвалить, а не обвинять!

Хартманн задумчиво смотрел на нее.

— Троэльс, — настаивала она на своем. — Если ты выбираешь между потерянными голосами и завоеванными, то тебе не из чего выбирать.

— Ладно. Займись этим.

Когда все разошлись, она вручила Хартманну расписание на день и обговорила с ним каждый пункт, каждую встречу, минуту за минутой. Последним на тот день мероприятием была запланирована фотосессия, посвященная программе социальной интеграции, которую представляли отобранные командой Хартманна иммигранты — ролевые модели.

— Давай поужинаем сегодня вместе, — предложила она.

— Ну конечно, — тут же согласился Хартманн.

— Точно? Обещаешь?

— Обещаю!

— Троэльс…

У них совсем не было времени. Хартманн обнял ее, заглянул в просветлевшее лицо. Он собирался поцеловать ее, когда в дверь постучали. Это был один из сотрудников городской администрации. Увидев их, молодой человек смутился:

— Я насчет личных дел учителей…

— Это к тебе, — сказал Хартманн Риэ и ушел.

Скоугор усадила пришедшего напротив себя, перечислила, какие документы ей нужны: личные дела всех штатных работников Фредериксхольмской гимназии, их трудовые договоры, результаты аттестации.

Он выслушал ее, но не ушел, а остался сидеть.

— Какие-то проблемы?

— Вы просите эти данные как официальное лицо? Это не для… политики? Извините, но я должен знать…

— Нет, — отрезала Скоугор, — вы не должны этого знать.

— Но…

— Это нужно Хартманну. Хартманн — глава департамента образования. Итак…

Он по-прежнему не двигался с места.

— Как ваше имя?

— Олав Кристенсен.

— Вы в чем-то сомневаетесь, Олав? Скажите, если так. Вам ведь известны результаты опросов. Хартманн станет следующим мэром города.

Тонкая саркастическая улыбка.

— Политика — не мое дело.

— Верно. Ваше дело — выполнять то, о чем вас попросили. Вот и выполняйте, иначе мне придется найти кого-нибудь другого.

В маленьком подсобном помещении при библиотеке, среди учебников по английскому языку и физике, Лунд и Майер опрашивали учителей Фредериксхольмской гимназии, одного за другим. Они задавали вопросы о Нанне, о Лизе Расмуссен, об Оливере Шандорфе и Йеппе Хальде. Но в основном полицейские просили учителей рассказать о себе и о том, что они делали на прошлых выходных. Майер задавал вопросы, а Лунд наблюдала, думала, слушала. Охотилась на ложь, на ошибку.

Он съел банан. Выпил две бутылки воды, непрерывно курил. Умял две пачки сырных чипсов, несмотря на ее запрет. Смотрел на нее в перерывах бесконечной череды учителей. Говорили они мало. Просто не было нужды.

В ответах и поведении этих обыкновенных, порядочных, преданных своему делу людей не было ничего особенного. Они учили детей в школе. И больше ничего. По крайней мере, так казалось.

Пернилле Бирк-Ларсен сидела в стылой кухне, положив руки на стол, который сделала вместе с Нанной. Смотрела на дверь в комнату дочери, на метки и стрелки криминалистов.

Знала, что это должно быть сделано.

Слышала, как он говорил со своими людьми низким хриплым голосом. Босс.

Зашла в ее спальню. Как пусто. Книги и дневники Нанны, фотографии и записки — все забрали полицейские. Комната пропахла химическими реактивами, даже запах увядающих цветов почти не чувствовался. Стены испачканы их ручками, маркерами, порошком.

Она старалась не забыть, как было раньше.

Здесь жила ее дочь, такая живая, такая счастливая.