Так Мёртвый Иуда поворачивал свою голову, и вдруг спросил подозрительно у Живого:

– Куда ты смотришь?

И услышал тоскливый, хриплый ответ.

– На дорогу… Они уходят… на них белые одежды, и им не страшен полуденный зной…

Мёртвый Иуда презрительно усмехнулся: – Глупцы… Им не уйти далеко…

Живой покачал головой, не сводя глаз с крошечных, как шерстинки, едва видимых уже апостолов. – Они что-то знают… они услышали… почему я не слышу?…

Мёртвый Иуда осуждающе поднял палец, которого не видел перед собой. – Так не делают… бросить жильё, родичей, лодки…

Живой удивлено обернулся к Мёртвому: – Не делают?

Мёртвый удобно уселся и насмешливо начал учить: – Господь лишил их разума, легионеры примут их за лазутчиков, сикарии за римских шпионов… Они уже мертвецы! Они захотят есть… кто даст им похлёбки? Они устанут… кто предложит им кров?

Живой непонимающе мотнул головой и придвинулся ближе, – …кров?

Мёртвый хрипло рассмеялся: – Ну да! Нельзя же в белых хитонах шастать по ночной Галилее… слишком заметно… не прирежут одни, так ограбят другие… сам же знаешь, лихие времена… холодные ночи…

Живой бормотал, как в бреду:

– …нужны плащи из дамасской шерсти… тёплые, тёмные, для ночных переходов…

Мёртвый нахмурился.

– Ты меня слушаешь?

Живой торопливо кивнул… – …нужны сандалии… сирийские… из кожи молодого вола, нужен вяленый виноград и вино, нужно платить за ночлег. Нужен крепкий сон, много сил… много… на закате нужно греть воду… Я знаю, я подскажу… я…

Живой ударил дорогу кулаком. – …или перестал быть умным Искариот? Или перестал видеть одним глазом столько, сколько другие не видят двумя? Я подскажу… яяяя… – захрипел, – …научу Его жиииииить!!!

Мёртвый угрожающе качнул головой, оскалился, обнажив мёртвые зубы… – Он не наш… он нам не нужен! Он ТЕБЕ не нужен! И не смей отдавать ему нашу жизнь… Она МОЯ тоже. Не смей!!! – зашептал тоскливо, – они возьмут её даром… просто так! И обменяют на мою смерть… Почему я должен умирать за нищих пророков?! ПОЧЕМУУУУ???

Рыча, зло и сильно он толкнул Живого в плечо, но тот гибко уклонился, довольно скалясь, в звериной гримасе неотличимый от Мёртвого… вцепился в рукав, рванул… затрещала ткань, Живой осведомился с издёвкой: – А почему ты должен жить? Чем ТЫ лучше той любодеи, что предала мужа прошлой ночью?

Пальцы правой руки Живого хищно оплели посох и дёрнули на себя. Но посох остался недвижимым. Встречный жёсткий оплёт левой руки Мёртвого не дал посоху шелохнуться…

Мёртвый выплюнул сгусток ярости:

– А ТЫ! Чем лучше ТЫ! Решил её прикончить и прикончил? Взял и решил? Так, так…

Живой рассвирепел:

– Она предала Закон! Сама! Закону она заплатила за ночь любви! Собою!! Собой!!! – дёрнул посох на себя, – Она не хотела подыхать рядом с гнильём… не хотела гнить заживо! Она выбрала! Я избавил её от боли!!!

Иуды яростно дёргали посох, каждый к себе. Но посох был недвижим…

– Избавитель… – ехидно осклабился Мёртвый. – так, так… Так вот кто пришёл нас избавить от нашей горькой доли… посмотрите каков… а что же тебе не начать с себя, а? ЧТО… ЧТО? Уже перестало болеть усталое сердце Иуды?

– Избавлю… – прохрипел Живой, – всех избавлю… и себя… – его голос упал до раскалённого шёпота, – Она… не захотела жить с нами… в грязи…

– Чтооооо? – завизжал Мёртвый, – Мы гряяяязь? Что ты лепечешь? Она легла с сирийцем!!!

– А ЧЕМ иудей? …

– Ааааааааааа!!!!

Они сцепились в один гигантский комок под раскалённым небом. И небо бесцветно взирало на этот комок, состоящий из тряпья, хриплого воя, звериной ярости и человечьей глухой слепоты. Комок становился всё меньше, и вот уже дёргался кусок глины, кусочек трухи, прах… Подожжённые небеса расплавились и потекли… и пролились на дорогу и высохли рваной обугленной пряжей…

В потрескавшейся глазури над Галилеей летела птица. Добела раскалённый шар слепил озёрное блюдце и крохотный Капернаум. Фигурки копошились на берегу и разбредались меж холмиков, слепые бусинки на ажурной вязи тропинок…

На дороге замшелым могильным валуном, в густой и мягкой дорожной пыли, неподвижно лежал Иуда.

И не оставлял тени…

…А на берегу великого озера, на окоёме рыбного торжка, в девушке за прилавком расплёскивалась любовь, созревшая этим летом. Любовь улыбалась каждому, кто покупал, пока хозяйка прилавка ловко и опрятно укладывала её в корзинку, перемежая свежей травой… Не любовь, рыбу! И почтительно возвращала корзинку покупателю. Опускала монетку в кошель, на поясе, перетянувший камышовую талию. Покупатель нехотя отходил…

С пустой корзинкой подошёл Захария. Скосился по сторонам, втянув голову, сунул к прилавку руку… Вспыхнул на тонком ободе золотой зайчик. Мелодично звякнули цепочные подвески. Плетёным дном прикрыл Захария браслет от любопытных и цепких взоров, что повсюду имели собачьи уши…