Шрифт:
– Хороша, царица.
Я говорю:
– Да куда уж там, жирная царица.
Он обиделся и говорит:
– Ну какая же ты жирная? Ты зимняя.
Когда к нам приезжают гости, мы показываем дом и говорим:
– А тут у нас тренажерный зал.
Гости говорят:
– Где?
А мы говорим:
– Да вот же, под одеждой. Вообще зимой вредно заниматься, поэтому мы на массе. Просим к столу.
К нам вообще не часто гости, потому что это как в Чехию съездить. Освинеть можно дня за два. А мы вдвоем как гоголевские старосветские помещики нашего времени. Лицо мужа моего дышит добротой, а я – большая хозяйка, и вся моя комната уставлена сундуками и ящичками, а также ящичками и сундуками.
Муж в один заглядывает и как заорет:
– Аааа, тут чьи-то зубы!
Я говорю:
– Чего так орать? Это мамины золотые коронки.
Он говорит:
– Зачем тебе?
Я говорю:
– А вдруг революция, и тебя раскулачат, а я тебя вызволю, подкупив охрану россыпью золота высшей пробы. Моя прабабулечка Марея, кстати, так и сделала в свое время.
Он говорит:
– Я больше в твои сундуки ни ногой, а то вдруг там еще какие части кого-нибудь.
Кошка Фрося у нас часто ведет себя как барыня из «Женитьбы Бальзаминова». Таскается лениво из угла в угол и ноет, ноет, как зуб больной. А во рту мухи любятся. Скучно, кулебяками пресытилась, тело бежевое залежалось. Любви бы. А кошка Чуча меж тем (женщина, кстати сказать, очень умная) сидит, подперев бигуди лапой, напрочь не закусывая, ибо не имеет такой глупой привычки, и внушает: «Добрая ты, добрая Фрося Атосовна, дай бог здоровья папеньке». Муж прибегает со слоном на руках и кричит:
– Потрогай, какая у нас Фросенька стала! Такая же, как ты – зимняя…
Первое
Звоню сегодня бабулечке, спрашиваю:
– Ну как, отметили?
Она говорит:
– Поели, выпили, телик посмотрели, легли спать, и тут началось самое интересное. Заснула на мобильнике, сделала сто семнадцать вызовов Людке Бортниковой. Та, дура пьяная, приперлась в три ночи двери нам выносить. Расшаперилась там в лестничной клетке, мычит каво-то, зубы на втором этаже потеряла. Я же откуда знаю, что она мой храп прослушивает полночи. Послала ее на три веселых буквы и спать пошла. Ну, она еще часочек поколотилась и утихла. Умерла, наверное. А потом смотрю – у меня деньги на телефоне исчезли.
Я говорю:
– А Бортникова чо?
Бабулечка говорит:
– Да чо с ней, с кобылой, сделается – только ушла, похмелила ее.
Выхожу в гостиную, все разбегаются кто куда. Кто в диваны забился, кто с мебелью слился. Я говорю сразу:
– Мне не стыдно, чо было?
Муж говорит:
– Откусывала головы шпицам. Вашему валдеморшеству налить?
Я говорю:
– Да. И оливьешечки мне, приправленной кровью этих невинно убиенных карликов.
Он говорит:
– Все что угодно, только не ключи от метлы.
Я говорю:
– Упырь мой.
А он мне:
– Ведьма.
У меня сразу игривое настроение, и я говорю:
– А давай вместе лука наедимся.
Он говорит:
– А давай.
Мама звонит и сразу смеется в трубку глупым смехом. А потом вдруг говорит таким женским глубоким голосом:
– Мы с новым на горнолыжном курорте.
Я говорю:
– Вы вроде в Таиланд улетали.
А она ржет сперва минуты две, и мне с ней тоже приходится, а потом говорит:
– Меня в самолет не пустили. У меня же выезд на полгода закрыт, а ты мне свой загранчик не дала слетать.
Кошка Фрося сегодня только лежит и пьет. У нее роман с раковиной. Фрося переела кулебяки. Муж говорит:
– Вот что с котиками кулебяки делают.
Я говорю:
– Куском моей кулебяки можно убить. Если хорошо прицелиться.
Генеральная
Бабулечка сегодня не звонит и не пишет. Я волнуюсь. Звоню сама, а она говорит умирающим голосом:
– Марея, привет, детка, я ср. У меня Пашка, Мишка, Серега, Женя, Анюта и Соня. На Новый год приехали, да. Делаем генеральную.
А я очень хорошо помню, как это – генеральная. Это когда бабулечка генерал, а у всех остальных – почти ремонт. И слышу в трубку ее зычный вопль:
– Женясветамишапаша… Паша! Левее, левее, блядь, я сказала! Едриттвоюмать, всех перебрала. – Возвращается ко мне умирающим голосом: – Вчера «скорую» вызывала, два раза.
Я сочувствую:
– Поговорить не с кем было?
У бабулечки не дом, а ковровая шкатулка. Все обито коврами, только на потолке нет. Поскольку на нем нельзя, там люстра. Она на ковре теряться будет. Не в ковре еще холодильник, телевизор и коричневая чехословацкая стенка. И кот. Для него бабулечка единственное не пестрое пятно в доме. Если она конечно же не собирается на «Рябину».
Еще у бабулечки есть уборная. Там тоже ковры, люстра и унитаз. Раньше еще был телефонный аппарат на длинном-длинном проводе. А теперь она всегда с мобильником, и еще один, стационарный, на стене висит. На случай, если из исполкома звонить будут. В уборной бабулечка себе ни в чем не отказывает.
Вообще, бабулечка очень за собой следит. Подвязывает себе лицо на ночь эластичным бинтом, на макушке завязывает бант и так спит. С гравитацией борется. И в перчатках, чтобы маникюр. Я ей звоню, а она со мной как-то через губу. Я к ней и так и эдак, не знаю, на что подумать. А она говорит: