Едва гений сыска появился в зале, как взоры всех сидевших обратились к нему. И как всегда в таких случаях, словно ветерок повеял.

— Граф Соколов, граф Соколов…

Хозяин — Иван Григорьевич — тут как тут, низко кланяется:

— Благодарим вас, Аполлинарий Николаевич, за не оставление и внимание! Ваша кумпания в Литераторском зальчике, изволят ждать-с, а холодные закуски и относительно выпить — на столе.

— Как поживаешь, Иван Григорьев?

— Бог милует! Публика, сами изволите видеть, валом прет-с. Да и то, при всем уюте и канфорте, наши цены против других ресторанов самые унизительные-с! — Вздохнул. — А иной раз и бесплатно поишь-кормишь. — Негромко, доверительным тоном: — Вон, извольте вправо посмотреть, личность знакомая — Александр Иванович Куприн.

— Открытку со своим портретом подарил?

— Обязательно! И написал: «Иван, я тебя люблю!» А как не любить? Две недели ходит каждодневно. И каждый раз один разговор: «Запиши, не забудь, Иван, в долговую книгу, за мной как в банке „Братьев Джамгаровых“ на Невском — ничего не пропадает». И помечаю! — Строго посмотрел на гардеробщика: — Эй, Ефрем, чего глаза таращишь? Прими у гостя…

Гардеробщик, не решавшийся помешать разговору хозяина с важным гостем, вмиг подскочил и принял на руки шубу сыщика. (Для сведения любознательных: никаких номерков не полагалось, номерки появились лишь в большевистское вороватое время.)

Справа, в Первом зале, гуляла публика без претензий, малогонорарная. Был зал с тремя рядами столов, единственной люстрой электрического освещения и вешалками — тут же, на стене, возле столов, увешанных шубами и меховыми шапками. Толстый лысый господин в потертом фраке, задрав вверх бокал, что-то жарко говорил. В углу молодые люди в сюртуках железнодорожного ведомства что-то пели. По соседству нестриженый юноша, размахивая руками, читал стихи — должно быть, собственного сочинения. И все шумело, жевало, стучало приборами, оживленно беседовало.

Слева, в Литераторском (или Угловом) зале, с громадным зеркалом, с эстрадой, со множеством гуляющих гостей, сразу увидал своих. Они сидели под иконой Богородицы, висевшей в кипарисовом ящичке под самым лепным потолком.

Как по команде, все перестали звенеть посудой, замолк шумливый говор: все головы с неприличным вниманием обратились к Соколову. Отовсюду неслись приветствия:

— Рады видеть! Садитесь к нам, граф!

Навстречу поднялся Гарнич-Гарницкий. Но его опередил Куприн. Косолапя короткими ножками, он подбежал к сыщику, обнял, дыхнул сложным запахом, радостно проворковал:

— Наконец-то объявился! Куда, граф, пропал? А ведь ты мне жизнью обязан!

— Ну?

— Помнишь, на Ходынском поле я с Уточкиным летал?

— Помню.

— А ты хотел лететь с покойным Чеховским. Как раз на моторном аппарате братьев Райт. Я тебе еще сказал: «Оставь, граф, затею!» Ты меня послушался, не полетел. А при посадке магнето отказало, мотор заглох, и Чеховской с бо-ольшим трудом сел.

— А я при чем? — Соколов с трудом сдерживал смех.

— Да ведь коли ты тоже полетел, то аппарат не выдержал бы твоего веса, вы вместе с покойным Чеховским непременно грохнулись бы.

Соколов рассмеялся, обнял этого талантливого человека и выдумщика с монгольским разрезом глаз. Куприн отправился к себе — догуливать.

Соколов поманил пальцем лакея:

— Вот тебе ассигнация! Угости Александра Ивановича по первому разряду. Только не говори, кто его угощает. — Вдруг Соколов весело рассмеялся: — Впрочем, скажи: «Очаровательная дама высшего света, молодая и в бриллиантах, молвила: дескать, я большая поклонница великого таланта Куприна. Я его люблю и отдамся при случае». Понял? Выполняй!

«Буду пить»

Очередь наконец дошла до Гарнич-Гарницкого.

— Заждались, Аполлинарий Николаевич! Вся компания в сборе, только вас ждем.

Он провел сыщика к столу. Тут под люстрой, бросавшей яркий свет, сидели Джунковский, Шаляпин, поэт Бунин.

— Опоздавшему штрафной бокал редерера, — пробасил Шаляпин, уже бывший малость навеселе. — Пьем за могучий народ русский, явивший свету графа Соколова.

— Такого богатыря бокал шампанского не возьмет, — улыбнулся Бунин. — Тут кубок полуведерный нужен.

— Сие зверское предложение отвергаю категорически! У меня скоро со Штамом встреча по английскому боксу в Кракове. Так что многого себе не позволяю. А бокал — отчего не принять?

— Давно ли вы, Аполлинарий Николаевич, этого Штама под орех разделали? Ведь мы были в Манеже, видели, как вы бахвала на пол уложили, — улыбнулся Бунин.

— Самые громкие триумфы рано или поздно кончаются, и почти всегда в последнем бою — фиаско. Таков закон природы. Мне, увы, уже давно не двадцать. — Соколов решительно добавил: — Аппетит я нагулял изрядный. Как говорит наш приятель Горький, голоден зверски.