Джунковский сделал руками движение, обозначавшее: этого не понять, это самому испытать надо! Но вслух произнес:

— Во второй половине апреля десятого года в Московском техническом училище открылась выставка по воздухоплаванию. Интерес у нас к воздухоплаванию, сами знаете, громадный. Одновременно с выставкой на скаковом поле Ходынки устраивали пробные полеты бипланов. Публики ходило много, а тут вся Москва собралась: «Ура, сам Уточкин летит!»

Признаюсь, мне давно хотелось в небе побывать. Я прикатил на Ходынку и к Уточкину:

— Сережа, жажду с тобой в небо подняться!

Тот в ответ самым обыденным тоном, словно в трактир к Егорову собрались на блины:

— М-милос-сти п-прошу! 3-забир-райтесь сюда. Т-только крепче держитесь.

Биплан Уточкина был системы «Фарман». Весил он тридцать пудов, наибольшая скорость — чуть меньше ста верст. Передовая техника! И вот на глазах тысяч людей ваш губернатор полез на биплан. Восторг оглушительный и всеобщий! Я себя чувствую героем. Что тебе граф Суворов, овладевающий Измаилом! Но уже через минуту иллюзии развеялись: не герой я, а несчастная жертва.

Сотрапезники слушали, боясь дыхнуть, а Шаляпин прямо-таки впился взглядом в рассказчика.

— Уточкин сидит впереди, а мое сиденье оказалось сзади и выше. Взглянул — а там крошечное велосипедное седло. Упора никакого, ноги можно поставить лишь на тонюсенькие поперечные жердочки. С ужасом думаю: «А за что руками держаться?» Оказывается, за такие же ненадежные жердочки. Куриный насест в деревне видели? Так вот он по сравнению с этими жердочками могучая стальная балка. Размышляю: «А что, если на высоте, где мощный встречный ветер, жердочки моего веса не выдержат, в прах развалятся? Что делать, Господи? Может, отказаться от этой глупой затеи?» Нет, думаю, срама такого не переживу. Лучше погибну героической смертью.

Уточкин орет, заикается:

— Ф-фуражку с-сымите! В м-мотор попадет, тогда…

Не договорил он, а мне и так понятно. Заревел за моей спиной мотор, зачихал, сиреневый вонючий дым стелится, а аэроплан затрясся, как умирающий в агонии. И двинулся, двинулся…

Побежал самолет по Ходынскому полю, все больше скорость набирает, по кочкам подпрыгивает, только зубы лязгают. Ощущение дурное, кажется, вот-вот вылечу от толчка на землю. Вдруг — рывок, меня прижало к моей жердочке. И так плавно оторвались от грешной земли, так хорошо на душе стало! Только адски ревет мотор да ветер стремительным потоком норовит сдуть меня. День ясный, солнечный. Поднялись — вся Москва как на ладони! Храм Христа Спасителя золотом куполов блестит. На горизонте голубой лентой Москва-река к Кремлю жмется. Из домов обывателей мирные дымы вверх тянутся. Красота необыкновенная! И понимаю, что все сейчас головы задирают, на нас смотрят. Загляделся, про страх и жердочки вмиг забыл. Спускаться на землю не хотелось — так хорошо в небе.

Обиженный Шаляпин

— Выпьем за отчаянного Владимира Федоровича! — предложил Шаляпин.

— За такого знатного авиатора необходимо выпить! — засмеялся Соколов и обратился к ресторатору: — Иван Григорьевич, почто голодом нас моришь? Закусок мало.

— Уже на подходе, Аполлинарий Николаевич! Эй, Порфирий, бочоночек с икрой черной сюда ставь, к ракам. Обратите ваше милостивое внимание на салат оливье — пальчики оближете. На горячую закуску рекомендую-с брошет из судака, хороши омары, а устрицы самые наисвежайшие, вот это — форшмак из рябчика…

Шаляпин нетерпеливо дрыгнул ногой:

— Уха из стерлядей будет?

— Непременно-с, двойная, с расстегайчиками! А на рыбу холодную готовим студень «царский» и аспиг из ершей.

Шаляпин продолжал:

— А нынче поставишь нам «Графа Соколова»?

— Это непременно-с. «Граф» — статья особая. Пользуется повышенным спросом. Подаем вместе с портретом гения сыска.

Джунковский, знаток ресторанных блюд, вопросительно посмотрел на ресторатора:

— Что за блюдо — «Граф Соколов»?

— Извольте знать, это когда стерлядь приготовляется на пару шампанского Абрау-Дюрсо, а внутри фарш сложный — с лангустинами очищенными или крабами, икрой черной и красной. Это, простите, любимое блюдо Аполлинария Николаича-с. Рецепт его, сам нам подарил.

Шаляпин протянул:

— Да-а, в мою честь еще блюдо нигде не названо. Может, мне в сыщики податься?

Находчивый ресторатор тут же откликнулся:

— Только вам, Федор Иванович, чтоб в сыскном деле с графом Соколовым сравняться, следует стать, как Шаляпин в оперном! А это очен-но трудно-с.

За столом улыбнулись.

В это время раздались аплодисменты — на эстраде появился маэстро Андреев. Музыканты, устраиваясь, загремели пюпитрами, задвигали стульями. Дирижер дал знак, все стихло, и вдруг полилась нежнейшая мелодия — «Ох ты, ноченька».

«Благословляю я свободу»

Шаляпин выпил еще шампанского и начал тихонько напевать.

Тем временем лакей подал нарочно для певца приготовленное изысканное блюдо — седло молодого барашка. Шаляпин с неожиданной печалью произнес: