Минут десять неспешного хода, и он вошел к себе в квартиру по Садовой-Спасской, 19.

На звонок дверь распахнула горничная Анюта. После мгновенной паузы она завизжала:

— Барин, барин приехал! Радость какая!

Казалось, Анюта обезумела от счастья. Она бросилась к Соколову, пытаясь поцеловать ему руку.

Он оторвал ее от пола и поцеловал в пунцовые пухлые губы.

Оперевшись на дверной косяк, стояла застенчивая кухарка Лушка. Она засиделась в девицах до тридцати с лишним лет, но еще не потеряла женского очарования. Соколов знал, что бывший взломщик Буня, а ныне сторож его усадьбы в Мытищах, ударяет за Лушкой. И дело, кажется, у них идет к помолвке.

Ему радостно было оказаться в родных стенах. Знакомые запахи, родная обстановка, любимые лица — вот она, настоящая жизнь!

Тут же из комнат появилась Мари. Блестя слезами радости, улыбаясь своей очаровательной кроткой улыбкой, она прижалась к его холодной шубе и тихо произнесла:

— Наконец-то, любимый! Мы так по тебе соскучились.

Соколов понял, кто такие «мы». Волна горделивого счастья, которое обычно испытывают мужчины при осознании своего отцовства, прилила к сердцу. Соколов с особой нежностью взглянул на Мари.

Будущее материнство придало всему ее облику какое-то новое очарование, некую таинственность, которую Господь усиливает в женщине в период беременности. Вот и сейчас супруга явилась ему во всей победительной преображенности, во всей торжествующей женской красоте.

— Какая ты красивая, моя девочка! — Соколов легко, словно нечто невесомое, облачное, подхватил Мари на руки и закружил, закружил.

«Господи, прости, что жизнь моя в отношении Мари далеко не безупречна! — с искренним раскаянием подумал сыщик. — Да и вообще моя жизнь далека от святости. Вот и сегодня убил человека… Нет, впрочем, не человека, а преступника, ради денег покушавшегося на мою жизнь».

— Барин, хоть бы доху скинули, — проворчала Анюта, — на улице не лето, Марию Егоровну не застудить бы…

— И то!

Несмотря на то что минувшей беспокойной ночью Соколов спал всего три-четыре часа, он был бодр, свеж, полон энергии.

В громадные окна, выходившие на площадь Красных ворот, заглянуло оранжевое морозное солнце.

Приметы

Позавтракав, он заспешил на Тверской бульвар в охранное отделение. В этой спешке был смысл.

Соколов во многом разделял политические взгляды Джунковского и его отношение к людям. Так, они оба недолюбливали Мартынова, ибо полагали, что тому дорога не служба, а исключительно те выгоды, которые она дает, — высокое жалованье и, более того — громадную власть над людьми. Стычка во время последнего совещания в министерстве внутренних дел отношений не улучшила.

Соколов рассчитывал, что начальник охранки не успел вернуться из северной столицы.

Сыщику было проще и приятней доложить о случившемся в поезде одному из помощников Мартынова, чем ему самому.

Сыщик спустился на улицу, как вдруг остановился, мгновение постоял в задумчивости и вернулся домой. Жене он сказал:

— Забыл деньги, что выиграл у шулера. Их, понятно, следует сдать в бухгалтерию охранки.

Мари перекрестила мужа:

— Храни тебя Господь! — и подумала: «Плохая примета — вернуться с дороги!» Мари всегда верила в приметы, а в теперешнем состоянии стала верить с особой силой.

Увы, на этот раз примета оправдалась…

Преломление истины

Пока извозчик через Мясницкие ворота и далее по бульвару направо вез Соколова на место службы, тот размышлял: «Странное дело, но на свете существуют две правды. Одна — это та, которой живут и которую правильно понимают миллионы обыкновенных людей. Собственно, это и есть во всем своем многообразии и противоречиях жизнь государства. Состоит это понимание правды из всех жизненных обстоятельств, со всеми их передрягами, опасностями, нехваткой денег, удовольствиями, успехами и свершениями надежд.

Но у начальства, у тех, кто на разных ступенях управляет государством, есть свое понятие о жизни этих миллионов людей. И это понятие совершенно искажает реальную действительность, от правды изначальной не остается и следа. И чем выше находится чиновник, тем менее истина ему доступна.

И причина этого проста. На каждой ступени, ведущей вверх, истина неизбежно преломляется. И делается это ради желания угодить, потрафить своему начальнику, дать те сведения, какие ему удобны для доклада выше по инстанции.

Начальник, находящийся выше, будет искажать правду в угоду другому, стоящему еще выше.

Постепенно разум высокого начальства так болезненно изменяется, что делается просто не в состоянии воспринимать реальную жизнь народа, как не в состоянии рыба, выброшенная на берег, дышать воздухом.

Когда происходят какие-то исторические катаклизмы — социальные, военные, — те, кто обличен громадной властью над миллионами людей, начинают недоумевать: „Как это могло произойти? Ведь для такой беды не было и малейшей предпосылки!“