Сыщик наполнил два лафитника:

— Пей, Михаил Антонович! Кто и когда угостит тебя? И ничего мне от тебя не надо. Я знаю, что на тебе кровь мясника. Этого достаточно для самого сурового приговора. Хотя желаю тебе добра и исправления. Может, приказать, чтобы закуску принесли? Эклеры, конфеты? Поди, голоден?

Потеплевшим голосом Мишка произнес:

— И аппетикта нет, и морда моя разбитая — жевать нет возможности. А выпить — спасибо душевное. За ваше, господин полковник, здоровье!

— И за твое, Мишка, духовное просветление! Выпьем, мой брат во Христе.

Мишка захмелел совсем немного, но вдруг потеплевшим голосом произнес:

— Аполлинарий Николаевич, ведь я за всю жизнь слова доброго не слыхал. Отец суровый был. Как что, вожжу хватал и — полоскать. За дело, за ерунду — не было для него разницы. Да и потом, дружки разбойные… — Махнул рукой. — Зовите писаря, все для вас расскажу. А там — хоть голова с плеч.

Соколов приоткрыл дверь, приказал надзирателю:

— Писаря, срочно!

Мишка выпил еще и еще. Его, как всякого истинно русского человека, беспокоила початая бутылка, если она не была осушена до дна. Охмелевшего Мишку вновь потянуло на откровенные разговоры.

— Эх, господин Соколов, я ведь по природной натуре вовсе не злодей. А вот так меня горькая судьбинушка развернула… — Он надолго умолк.

Соколов, не дожидаясь продолжения откровений, насмешливо сказал:

— Мой старый дорожный знакомец хочет сказать, что с бандитами связался случайно? Так, Михаил Антонович? Надо же, звучит как основательно — Михаил Антонович Маслобоев! Словно купец первой гильдии или обер-полицмейстер. Родители живы?

Мишка согласно потряс головой.

Соколов продолжал:

— Каково наблюдать старикам твои фортели?

— Срам и сплошное огорчение, — согласился Мишка.

— В Древнем Риме жил раб. Его звали Эпиктет. Он стал знаменит своими философскими проповедями. Этот Эпиктет сказал однажды, а мир уже две тысячи лет повторяет: «Чистая совесть — беспрерывный душевный пир!» Дай-то Бог, чтобы у нас в душе был беспрерывный пир.

Это и есть настоящее счастье — заботиться о душе бессмертной.

Мишка с трудом пошевелил языком:

— Я не запомню, на бумажке напишите мне… Даже на сердце стало уютно.

Соколов сказал:

— Книгу пришлю.

— Вот спасибо!

— Совесть происхождения божественного. Ее можно табаком или кокаином на время заглушить, водкой залить, но все равно она голос свой подаст. А тебе, Михаил Антонович, она говорит: «Дурным путем ты шел, милый друг! Тебя Создатель послал на эту землю не для того, чтобы ты ради жалких подачек убивал других и собой рисковал». Так, злодей ты мой дорогой, Михаил Антонович? Ведь ты человек вовсе не такой уж плохой, наоборот — веселый, компанейский, в карты на трезвую голову кого хочешь обыграешь, бабы тебя любят. Вон какую кралю отхватил — в окно которая бежала, Елизавета Блюм. Правду сказать, женщины не всегда хорошего человека чуют, ошибаются по своей доброте часто. Но ты им нравишься.

Мишка встрепенулся, решительно произнес:

— Эх, чего там! Коли на меня этот черт хвостатый наворачивает, так и я молчать не стану. Вот истинный крест, ради этой, как ее, души бессмертной, всю правду скажу!

Вошел бесцветный человечек, устроился в уголке за маленьким столом, начал быстро трещать по бумаге стальным пером — протокол допроса.

— Правильно, Михаил Антонович, что тебе страшных злодеев покрывать? Ведь я много о тебе знаю и о твоих партийных дружках.

— Да не был я членом ихней партии! — с надрывом крикнул Мишка.

— Но хотел стать, — предположил Соколов и не ошибся.

Мишка вздохнул:

— Ну да, обещали в январе принять. Стал бы я — как это? — профессиональным идейным революционером.

— А кто обещал?

— Да Александр Степанович. Сказал: «Проверим тебя, Михаил, на деле и, если не оплошаешь, в партию запишем. Это великая честь — принадлежать к авангарду пролетариата». Это кому хочешь лестно — к авангарду…

— А ты хоть знаешь, что это обозначает?

— Знаю! Обозначает, что на жалованье у них состоял бы. Ежемесячно платили бы! А то я совсем в упадок произошел.

Соколов пошел на новую хитрость. Он сказал:

— Да, сам Ульянов-Ленин для тебя награду выделил — пять тысяч золотом. Капитал!

Мишка ахнул:

— Пять?!

Соколов изобразил удивление:

— Неужто не получал? Ну, три тысчонки хоть отвалили?

Мишка захлебнулся от обиды:

— Какие тысчонки?! За то, что в Москве письмо забрал у Елизаветы и в ящик почтовый по адресу в Петербурге бросил двенадцать рублей паршивых дали, да еще расписку взяли. Я их тут же пропил, со скуки.