— Чего же ты сказал?

— Брякнул я, дескать, как на бабу какую влезу, так буду ее, Елизавету, представлять! Чего тут обидного? Даже приятное размышление, а она надулась. Баб разве сам леший поймет? Одно слово — глупей курицы.

— А как хотят взорвать?

— Чего не говорила, того не говорила! Намекнула только, что заслуга и моя, Михаила, большая: якобы подложут динамит, который я доставил из Саратова. И все руководство идет из Австро-Венгрии, там в городе Кракове сидит главный начальник — Ульянов-Ленин. — Угодливо улыбнулся. — Ведь я вам, господин полицейский полковник, всю истинную правду выложил. Вы уж помилосердствуйте…

— Про то, что покушался на меня, в протокол писать не буду. На суде выступлю, расскажу о твоей заслуге перед охранкой. И папирос в камеру пришлю.

— За это — спасибочки, а как бы мне с каторги побег организовать? А? Я стал бы служить вам со всей душою, всю подноготную про смутьянов, этих жидов пархатых, сообщать.

— Поживем — увидим.

— Другим же помогаете. Вот только что бабушка русской революции Брешко-Брешковская из Сибири деру дала… Газеты о том печатали, что, дескать, охранка ей помогала в город Париж убежать.

— Не убежала! Уже второй месяц в камере сидит.

Писарь уже едва водил пером — устал.

Часы показывали пятый час утра.

Соколов поднялся со стула, писарь, уставший до одури, облегченно вздохнул и стал собирать для подписи протокол.

В дверь высунулся надзиратель.

Мишка ощерился:

— Приполз попка — отдыхай на нарах жопка!

Кто рано встает…

Дома у Соколова все спали. Он неслышно открыл своим ключом дверь. В спальне, сбросив с обнаженного тела одеяло, неслышно спала Мари. В слабом свете лампадки Аполлинарий Николаевич залюбовался ее чудным, соблазнительным телом. Но совладал со страстным желанием, осторожно прикоснулся губами к плечу любимой и неслышно прошел на свою кровать.

Подумал: «Сегодня позволю себе спать лишь до семи часов!»

Едва голова оказалась на подушке, как сыщик уснул провальным, без всяких видений сном. Соколов обладал редким даром: он спал ровно столько, сколько загодя позволил себе. Проснулся за несколько мгновений до того, как в гостиной большие каминные часы глухо ударили шесть раз.

Он никогда не позволял себе нежиться в постели. Соколов помнил слова своего отца, сказанные ему еще в раннем детстве: «Среди пороков самый гнусный — потакание слабостям своего тела. Если хочешь наслаждаться здоровьем, держи в узде свои слабости и страсти».

Резво вскочив с постели, сделал обычную гимнастику, принял душ.

Горничная Анюта и кухарка Лушка хозяйничали уже вовсю, готовили завтрак, а Мари помогала в столовой накрывать стол.

Перепелиные яйца с черной икрой, свежий козий сыр и два стакана крепкого чая — на все это ушло минут пятнадцать.

Сняв с полки толстенную, в красном переплете «Всю Москву», открыл ее второй отдел, посмотрел в алфавитном указателе жителей с фамилией Блюм и лишь после этого позвонил Мартынову:

— Александр Павлович, разбудил тебя? Как ты можешь дрыхнуть, когда великая Империя шатается? Есть интересные новости. Через сорок минут надеюсь видеть тебя на Тверском бульваре.

Мартынов сонным голосом пробурчал:

— Выезжаю!

Ночная телеграмма

Соколов для начала отправился к Цветному бульвару. Здесь, среди многочисленных дешевых публичных домов, жили и вполне добропорядочные граждане.

Оставив дожидаться извозчика, вошел в подъезд дома № 18. Минут через пятнадцать вернулся и приказал:

— Погоняй, братец! По бульварам — до Тверского.

В охранном отделении в этот ранний час было лишь два человека. Это старый знакомый сыщика, остроносый, с бесцветными бровями и голубыми глазами рядовой Ефрем Иванов, мечтавший стать филером. Кроме рядового, был дежурный офицер, крепко дрыхнувший в приемной на черной кожи диване.

Разбуженный стремительными шагами Соколова, офицер испуганно вскочил, вытянулся в струнку:

— Простите, господин полковник, малость притомился…

Вскоре появился пасмурный Мартынов.

Усевшись за свой служебный стол, он хмуро спросил:

— Что стряслось, полковник, если вы по ночам спать не даете?

— Дело самое спешное, а начальник охранки дрыхнет…

Соколов рассказал историю задержания Мишки Маслобоева, о его ценных признаниях, назвал адрес поставщика динамита из вечно беспокойного Саратова.

— Ясно как божий день, что Елизавета Блюм, на которую показал Мишка, и девица, соблазнившая нашего похотливого Гарнич-Гарницкого, — одно и то же лицо. Об этом говорит и анализ почерка. Письмо Гарнич-Гарницкому и записки из багажа Елагина писаны одной рукой.