— Потом, когда расскажешь.

Мишка вздохнул и продолжил:

— Приканали мы в лавку с утра пораньше, бутылку на стол выставили, двери изнутри закрыли на засов, а снаружи, как положено, табличку повесили: «Обед». Овчинников выпивает с нами, а сам морду отворачивает, в глаза не глядит. Я говорю: «Держи червонец, давай ксиву». А он крутить начал: дескать, кто-то стырил, нету паспорта. А Ванька как заорет на него: «Чего врешь! Водку нашу сожрал, а ксиву затырил? Небось денег кто больше посулил?» — «Да, мне две „красненьких“ дают». Ванька крепко рассердился да побежал в конторку — все места издавна знал. Дернул ящик стола, а там — денег рублей двести и ксива. Овчинников с кулаками на нас: прав, мол, не имеете по чужим ящикам нюхать! Верните обратно, чего залапали. А то, дескать, топор схвачу, зарублю на этом месте. Или крикну городового, он мне свояк. А Ванька завсегда при себе перо держал — в голенище. Дернул перо и мне протянул: «Бей, пускай из его квас, а то продаст с потрохами!» Я послухал, ударил. А теперь, гнида ползучая, все на меня валит. Ну, да я ему в зенки плюну, расскажу про ихние партийные делишки…

Соколов согласился:

— Правильно мыслишь, Михаил Антонович! Зачем на себя одного убийство вешать?

Писарь торопливо записывал.

Соколов спросил:

— В какое место ножом бил?

Мишка плаксиво сморщил лицо:

— Да куда придется! Сначала в живот, потом он брякнулся мордой вниз, так я встал рядом на колени и под левую лопатку этаким манером — жах! Ванька еще пальцем ткнул, мол, сюда, под сердце… Я по мокрым делам не ловок. А в той мокрухе и нужды настоящей не было. Ванька нарочно это подстроил, а сам потом меня пужал: «Кровью повязан, кровью повязан!» Вот я и крутился перед ним шестеркой. Всю душу истерзал. По их партийным делам за гроши бегал, свободой рисковал, листовки таскал на Прохоровскую мануфактуру, динамит в Москву из Саратова провез.

— Когда это было?

— В прошлом месяце. У кого брал? Все скажу, только записывайте.

— А где сейчас тот динамит?

Мишка вмиг насупился, замолк надолго, но потом сделал над собой усилие и, глядя в пол, буркнул:

— Отдал Елизавете, а она свезла. Куда? Не говорила.

Хитрый Мишка

Соколов, желая еще больше разговорить Мишку, спросил:

— Ведь после дела иной так перепугается, что в штаны наложит. А ты гусаром держался! Филеры в отчете написали, что совершенно собой владел, никто худого не заподозрил. Молодец!

Мишка подкрутил усы:

— Уж чего трястись, коли вышло так! Тут надо кураж выказать…

Соколов продолжал гнуть свою линию:

— Неужто в мелочах помнишь, как уходили из лавки Овчинникова?

— Как не помнить! Средь бела дня, на Лесном рынке — толпа, толкаются туда-сюда, того и гляди, в лавку кто припрется, а тут в конторке труп и кровищи, кровищи. Что делать? — Мишка замолк, покрутил головой, предаваясь воспоминаниям, криво улыбнулся, видно довольный собой. — Покойник лежал в дальней конторке, а мы при выходе ему прокричали, навроде как живому: «Будь здоров, Микитич!» Ну и табличка «Обед» как висела, так и осталась. Потом в газетах писали, что никто и не входил почти до трех дня, пока знакомый городовой за вырезкой не притопал. Открыл дверь — никого, стал кликать — молчание. Городовой зашел в конторку, а там зрелище первый сорт — мертвый труп-с. Ловко? — Глаза Мишки азартно блестели.

— Ловко! — поддержал Соколов. Он продолжал хитрить: — А куда ловко так делся? Даже филеры в тот момент со следа сбились.

Мишка, у которого настроение менялось каждое мгновение, расхохотался:

— Хо-хо, в лужу сели! — Перешел на доверительный тон: — Господин полицейский полковник, я вам секрет открою. С Лесного рынка легко смотаться через железнодорожные пути. Все блатные знают это.

— Но вдоль дороги забор глухой?

— Забор! Так щели и лазы одни. А как на пути выскочишь, так там составы, паровозы, водокачки, угольные склады — что тебе лес густой. Оттуда без шухера — сквозняком на Рязанскую улицу. Сбили со следа топтунов.

— Молодец, Мишка, ушлый ты! Гораздо умней, чем с первого взгляда кажешься.

Мишка приосанился, аж слегка крякнул:

— Гм, это точно, нашу породу Маслобоевых отродясь никто в дураках не держал! Выпить или подраться — это было, но ежели дело какое — не глупей иных-прочих.

— А чего из себя корежил гусарского офицера?

— Да это я так, для одного фасона. Мы, Маслобоевы, любим покуражиться, над простачками посмеяться.

Загадочное дело

Пока Мишка распинался о достоинствах своей фамилии, Соколов вспомнил детали этой истории. Сыщик служил еще в сыскной полиции. Тогда был жив его верный друг Коля Жеребцов, позже погибший в Саратове от рук террориста. Жеребцов вел расследование. Он и рассказал о нем своему учителю — Соколову.

Дело было в следующем. На этом самом Лесном рынке, что за Красным Селом, в сторону Сокольников, нашли убитым в мясной лавке торговца Овчинникова.

Начали розыск. И многое в этой истории оказалось странным: убили в дальней комнатушке, куда покупателям хода не было. Стало быть, убийцы были знакомы со своей жертвой.

Далее, преступление в разгар торгового дня, — стало быть, рисковали, а ради чего? Выручку хотя забрали, но по случаю раннего часа она была незначительной. Враги? Но таковых и у старика Овчинникова не было. Опросили возможных свидетелей. Показания были противоречивые. Однако все дружно свидетельствовали, что уже часов с десяти утра Овчинников почему-то закрыл лавку на обед. Видели нескольких людей, в разное время выходивших из лавки, их внешность точно никто описать не умел.

Опросили десятки приятелей убитого, родственников, постоянных покупателей. Все оказалось тщетным. Жеребцов был прекрасным сыщиком, но в тот раз он убийц не разыскал.

И вот, спасибо разговорчивости преступника, это дело неожиданно нашло свое разрешение.

Важные признания

Мишка спросил:

— А чего топтунам сделали в наказание?

— На каторгу отправили! — веселился Соколов.

— Ну?! И правильно! — Из Мишки хлестало нетрезвое хвастовство. — Эх, какой бы из меня сыщик первоклассный вышел! Вот, скажем, Смолин с Сухаревского рынка — точно говорю, не плоше его был бы. Потому как все воровские хитрости насквозь прошел — даже досконально.