Его мучило подозрение, что он сексуально ненормален, что он стал, а может, всегда был извращенцем. Он вспоминал такие эпизоды из своей жизни, когда ему поневоле приходилось быть свидетелем пикантных ситуаций и это возбуждало его похоть. Однажды на литературной конференции в Лиссабоне ему по ошибке сняли номер в почасовом отеле, и теперь он вспомнил, как на него действовали профессиональные вздохи и стоны проституток и похотливое словоблудие на вкрадчивом португальском, пока он лежал по другую сторону тонкой перегородки. Он вспомнил, как в молодые годы плавал на пароме в Швецию и спал в общей каюте, а рано утром видел, как на верхней койке через проход подростки занимались любовью. Он вспомнил, как работал над своим вторым романом в съемной квартире на Франценсгатан, а его рыжеволосая соседка мастурбировала больше часа так, что ее возбужденные стоны слились в скорбный плач, который никак не давал ему работать, несмотря на все попытки сосредоточиться. И когда Ланг размышлял обо всем этом, воспоминания порой настолько возбуждали его, что он доставал свой член и начинал мастурбировать. И в такие минуты он иногда с горечью и иронией думал, как всего несколько недель назад он воображал, будто этот член, который он сейчас сжимает в руке, весьма умеренных размеров и порой тяжелый на подъем, мог сделать Сариту счастливой, словно был единственным и неповторимым, а не одним из миллиардов подобных ему мужских органов.

По прошествии некоторого времени стыд у Ланга прошел, а на смену ему пришли другие чувства. Он перестал размышлять о своем теле и желаниях и стал проклинать себя за наивность, пытаясь найти объяснение тому, что произошло. Он спрашивал себя, почему, несмотря на свой возраст и опыт, он не разоблачил Сариту раньше, тем более что доказательств ее двуличия, порой даже слишком очевидных, всегда было предостаточно: загадочные чашки с недопитым кофе, путаные рассказы Миро, чужой запах, который он чувствовал время от времени в квартире Сариты, постоянный отказ Марко от встречи с Лангом, уклончивые и раздраженные реплики Сариты в ответ на вопросы, как она провела время в его отсутствие.

В другое время его посещали мысли о том, что все люди скрывают свою тайную ипостась под маской повседневности. Ипостась эта — древняя, безымянная и безличностная — всеженская и всемужская. Каждая такая ипостась хранит в себе черты всех людей, когда-либо живших на земле, и потому является носителем атавизмов, определяющих поступки и стремления, совершенно неуместные в современном мире, но свойственные всем без исключения — кому в большей, кому в меньшей степени. Даже Сарита скрывала подобную ипостась под маской знакомой ему и привычной Сариты. Ланг возомнил, что Марко всегда имел доступ к ее тайной и безымянной ипостаси, в то время как ему самому было в этом отказано. И мысль эта, признавался Ланг, вместо того чтобы усиливать муки ревности, по непонятной причине казалась ему утешительной.

Посреди этого разброда мучительных мыслей, воспоминаний и умозрительных построений Ланг был вынужден вернуться к работе: он начал новый, седьмой сезон «Сумеречного часа». Однако на этот раз все пошло наперекосяк с самого начала. Похоже, Ланг утратил интерес к работе и способность принимать решения еще на стадии планирования. Он больше не готовился к своим интервью с прежней тщательностью. К тому же он не поладил с В. П. Минккиненом и новым режиссером студии, бородатым ветераном телевидения, который сменил на этом посту бывшую любовницу Ланга. Даже его экранный образ, то, чем он всегда гордился, теперь казался механическим и лишенным вдохновения, словно у Ланга больше не было сил выслушивать ответы своих собеседников. Провал не заставил себя долго ждать, и все участники проекта скоро поняли, что «Сумеречный час» доживает свои последние дни. Многие были не на шутку удивлены, поскольку прекрасно помнили блестящий успех прошлого сезона.

После провала те, кто был в курсе, а среди них и В. П. Минккинен, решили, что всему виной личный кризис Ланга. Но если взглянуть на произошедшее со стороны, легко заметить, что конец «Сумеречного часа» был предопределен не только плохой работой ведущего. На исходе тысячелетия в средствах массовой информации значительно усилилась тенденция к инфантилизму. Телеканалы разных стран один за другим стали обзаводиться собственными ток-шоу в подражание ребячливым кривляньям Джея Лено и Конана О'Брайана. Эти каналы выпускали в эфир, по сути, фашистские спортивно-развлекательные программы, такие, как «Робинзон» и «Оставшийся в живых», а также унизительные пип-шоу, вроде «Большого брата», и азартные игры, типа «Алчности» и «Кто хочет стать миллионером?». Но вскоре телевизионные магнаты, увлеченные борьбой за рекламодателей и аудиторию, должно быть, поняли, что и этого мало. Им понадобились еще более примитивно-инфантильные формы, чтобы на полчаса-час купить себе внимание зрителей, ерзающих в своих креслах с пультом в руке. Настало время таких программ, как «Мировые рекорды Гиннесса» или «Невыполнимая задача», «Издалека» или «Придурок», — и вот уже целые каналы, Moon и ATV, стали впадать в детство. Дальнейшее развитие этой тенденции привело к тому, что возраст идеальной телезвезды сократился до двадцати одного года. Еженедельные газеты и телевизионные приложения жадно набросились на новых телегероев: посвященные им страницы и развороты пестрели их перлами вроде: «Каждый сам кузнец своего счастья» и «Секс с малолетками — это дело вкуса». В результате и Ланг, и безукоризненно интеллектуальный формат «Сумеречного часам стали казаться безнадежно устаревшими, что незамедлительно привело к падению рейтинга и невниманию прессы: никто больше не желал приукрашивать имидж телезвезды и романиста Кристиана Ланга.

Когда В. П. Минккинен получил рейтинги за сентябрь, ему стало не по себе. Он знал, что эти цифры лягут на стол начальства, а оно в свою очередь доведет их до сведения угрюмого пятидесятипятилетнего владельца компании Мерио, бывшего хиппи образца шестидесятых, который решил делать деньги и в конце концов стал могущественным медиамагнатом. Минккинен знал, что некоторые приближенные лица уже давно советуют Мерио прикрыть «Сумеречный час», и потому решил обсудить положение дел с Лангом наедине. Они встретились в офисе производящей компании, шестью этажами выше студии в Эстра-Бёле, и Минккинен начал разговор с вопроса:

— Знаешь, в чем была наша главная ошибка?

— Если бы. — Ланг зевнул и уставился в окно. Было десять часов утра, а он начал прошлую ночь в «Тапасте», продолжил в «Соде», усугубил на «10-м этаже» и закончил в «Манале» около четырех утра.

— Мы не стали продавать тебя вместе с передачей с самого начала, — сказал Минккинен. — Надо было назвать шоу твоим именем.

Ланг еще раз зевнул и промолчал. Он провел рукой по волосам и стал с интересом наблюдать за рыбками в аквариуме.

— Нельзя же так, Криде! Возьми себя в руки! — резко сказал Минккинен и для убедительности постучал костяшками пальцев по столу. — Ты же в отключке.

— «В отключке»? В каком смысле «в отключке»? — рассеянно пробормотал Ланг.

— Я серьезно, Ланг, — задыхаясь, продолжил Минккинен. — Ни одно солидное издание, даже те, что принадлежат Мерио, больше не желает писать о тебе хвалебные отзывы. Я уже не могу пропихнуть твое имя даже в журнальные анкеты, типа «мои любимые книги», «мое жизненное кредо», «десять вещей, без которых я не могу жить»… они вообще не хотят использовать твое имя. Был только один звонок из редакции «Сейски». До них дошли слухи, что ты спишь с малолетней матерью-одиночкой из Бергхэля.