— Какая прелесть! — радостно восклицает Фелисити. — Настоящий скандал! На моем балу… и не я тому причиной! Изумительно!

— Да, это и вправду изумительно — то, что ты не имеешь отношения к случившемуся, — насмешливо говорю я.

Фелисити упирается руками в бока, на губах появляется ехидная улыбка.

— Я хотела предложить тебе вместе выпить лимонада, но, пожалуй, обойдусь без тебя. А ты можешь смотреть, как я наслаждаюсь, и страдать в одиночестве!

Она не спеша уходит, а я наслаждаюсь прохладным воздухом, омывающим кожу. Внизу лорд Денби утешает сына. Они о чем-то говорят, но я не слышу слов. Лорд Денби наконец одерживает победу, и они с Саймоном возвращаются на бал.

Когда они проходят мимо широкой двери террасы, лорд Денби замечает меня. Он пронзает меня взглядом, а я прикладываю пальцы к губам и посылаю ему воздушный поцелуй.

День после бала, воскресенье, я провожу с родными. Приходит портниха, чтобы подогнать платье по моей фигуре и внести кое-какие мелкие изменения. Я стою перед зеркалом в наполовину законченном платье, а она втыкает булавки тут и там, то убирая складку, то добавляя оборку. Бабушка топчется рядом, то и дело отдавая портнихе указания, цепляясь за каждую мелочь. Я не обращаю на нее внимания, потому что девушка, смотрящая на меня из зеркала, уже становится самостоятельной особой, другим человеком. Я не могу в точности объяснить, что это такое; это нечто, чему я не могу подобрать названия. Я просто знаю, что она там, что она возникает из меня, как скульптура из глыбы мрамора, и я волнуюсь, ожидая встречи с ней.

— Ты очень похожа на мать. Я уверена, она бы этому порадовалась, — говорит бабушка, и мгновение безвозвратно утрачено.

То, что пыталось вырваться из мраморных глубин, исчезло.

«Ты больше не будешь упоминать о моей матери, — мысленно говорю я, закрывая глаза. — Просто скажи, что я очень хороша собой. Скажи, что мы все счастливы. Скажи, что я чего-то добьюсь в жизни, что впереди нас ждут только безоблачные дни».

Когда я снова открываю глаза, бабушка улыбается моему отражению.

— Боже мой, да ты просто волшебно выглядишь в этом платье!

— Воплощенное очарование, — говорит портниха.

Вот так-то. Это уже лучше.

— Бабушка говорит, что ты будешь самой очаровательной девушкой во всем Лондоне, — заявляет отец, когда я прихожу к нему в кабинет.

Он роется в ящиках письменного стола, как будто что-то ищет.

— Могу я тебе помочь? — спрашиваю я.

— Хм-м… ох, нет. Нет, малышка, — рассеянно отвечает он. — Я просто решил немножко тут разобраться. Однако я должен спросить тебя кое о чем не слишком приятном.

— И что же это?

Я сажусь возле стола, и отец тоже.

— Я слышал, что Саймон Миддлтон слишком фамильярно держался с тобой на балу прошлым вечером.

Глаза отца вспыхивают.

— Да нет же! — возражаю я, пытаясь изобразить смех.

— Я слышал, что мисс Фэрчайлд отказалась его принять, — продолжает отец, и я ощущаю укол сожаления, но тут же прогоняю ненужное чувство.

— Возможно, мисс Фэрчайлд ему не пара?

— И все же…

На отца нападает приступ кашля. Лицо краснеет, ему требуется не меньше минуты, чтобы восстановить дыхание.

— Лондонский воздух. Слишком много сажи.

— Да, — неуверенно соглашаюсь я.

Отец выглядит усталым. Нездоровым. И мне вдруг хочется подойти к нему, сесть рядом, как в детстве, и чтобы он погладил меня по голове…

— Значит, ты утверждаешь, что Саймон Миддлтон ни в чем не виноват? — продолжает расспрашивать отец.

— Ни в чем, — искренне отвечаю я.

— Ну ладно.

Отец возвращается к поискам, и я понимаю, что пора уходить.

— Отец, может быть, сыграем в шахматы?

Он перебирает бумаги, заглядывает за книги.

— Я сейчас не в настроении для шахмат. Почему бы тебе не спросить бабушку, не хочет ли она прогуляться?

— Я могла бы помочь тебе найти то, что ты потерял. Я могла бы…

Он отмахивается.

— Нет, малышка. Мне нужно побыть одному.

— Но я завтра уеду, — жалобно говорю я. — А потом начну выезжать в свет. А потом…

— Ну-ка, мы ведь не будем плакать? — выговаривает мне отец.

Он открывает очередной ящик — и я вижу лежащую там коричневую бутылочку. Я понимаю, что это опиум. У меня падает сердце.

Я хватаю его за руку, и в меня врывается его печаль.

— Нет, от этого мы лучше избавимся, — говорю я вслух.

И прежде чем отец успевает ответить, я вливаю в него счастье, сильное, как опиат, и наконец его нахмуренный лоб разглаживается, он улыбается.

— А, вот что я искал. Джемма, детка, ты не могла бы выбросить это в мусор? — спрашивает он.

На глаза наворачиваются слезы.

— Да, отец. Конечно. Прямо сейчас.

Я целую его в щеку, он обнимает меня, и впервые за всю жизнь я размыкаю объятия первой.