Так что пешком спокойнее: каких-то полчаса — и уже видишь зелено-голубую башню-дворец, построенную иноземцами Матарнови, Гербелем, Киавери и русаком Земцовым.

Самый первый российский музей, построенный как музей и пребывавший музеем уже несколько столетий, не выглядел заброшенным. Не выглядел, несмотря ни на что. На недофинансирование, постоянные кражи и отсутствие сигнализации. Только ленивый не пытался украсть что-нибудь с неохраняемых беззащитных витрин. Только совсем нелюбопытный не стоял в очереди, дабы полюбоваться заспиртованными уродами и плащом гавайца Камеха-меха.

Именно тут, в Институте этнографии народов мира Российской академии наук, работал Сергей Валентинович Перцев. Кандидат и энтузиаст.

Найти кабинет было проще простого — любезные смотрительницы ласково и несуеверно посылали посетителя:

— Это дальше по залам, возле гроба.

Народ, работающий среди диковин, привыкает ко всему.

Стоит ли обращать внимание на такой пустяк, как гроб, если тут же развешаны шаманские колдовские мулечки, пыточный инструментарий с разных континентов, грозные идолы и ритуальная посуда. И если верить установлениям прежних хозяев этого имущества, все это, используемое не по назначению, приносит горе и злосчастие.

Так что гроб богатого китайца, стоявший у входа в кабинет отдела Ближнего Востока, давно стал просто путеводным предметом, своеобразным дорожным указателем.

Нина заглянула в кабинет, поздоровалась. Откликнулось сразу несколько голосов. Жилищный вопрос давно стоит перед россиянами — и в личной, и в служебной жизни. Отдельный, «свой» кабинет — роскошь лишь для избранных.

— Добрый день, добрый день, — откликнулись сразу все жильцы длинной и высокой комнаты.

— Сергей Валентинович, — сразу определила свою цель Нина, — я вам вчера звонила.

— Да, да… Сейчас. — Кандидат исторических наук Перцев огляделся в сомнении, сильно ли его беседа с посетительницей помешает остальным ученым мужам и не лучше ли перенести разговор в музейный зал.

— Я к директору, — тактично рассеял его сомнения ближайший сосед. Тот, что сидел за дальним, закрытым от посторонних взоров книжным шкафом, беззвучно спрятался. Может, занят, может, думает. В общем, ушел в себя человек.

— Располагайтесь. — Сергей Валентинович постарался умерить свой густой бас, получилось процентов на тридцать. Потом он отодвинул в сторону бумаги, очень похожие на корректуру какой-то книжки, и весь обратился в слух.

— Вот. — Нина с головой нырнула в объемистую сумку. Сумку, в которой ей удавалось совместить несовместимое. Сумку, в которой одновременно царили хаос и порядок, в которой уживались папки с копиями древних трактатов и французская косметика — Максим просто силком заставил ее научится краситься, а потом она как-то втянулась, — сумку со списком продуктов, которые просто необходимо купить именно сегодня, и с ободранной очечницей — сменить очки Нина согласилась, а за футляр цеплялась, как за якорь или маяк. Ориентироваться в сумочном лабиринте умела только хозяйка такового, и конверт с фотографиями она нашла довольно быстро. — Вот фотографии. На них какой-то кинжал.

Сергей Валентинович живенько выхватил снимки.

— Да, это — джанбия, йеменский кинжал, очень интересная вещица.

— То есть?

Сергей Валентинович солидно улыбнулся, пригладил весьма буйную шевелюру и начал рассказывать:

— Наши представления об оружии вообще и о холодном оружии в частности довольно консервативны. Меч, прямой, европейский, шпага, кавказский кинжал и их вариации. В России, как державе особо приближенной к Азии, прижилась шашка, ну сабля еще. При всем богатстве выбора другое оружие кажется диким. Посмотрите, — ученый повернулся к шкафу и не вставая — о, простор наших академических кабинетов! — извлек из глубин связку ножей, — вот типичная джанбия, из недорогих. — Он распутал плотный клубок поясов, ножен и рукояток и отделил один из кинжалов. Джанбия действительно оказалась родным братом того ножа, который запечатлел на пленке оперативник Горюнов. Сантиметров тридцать в длину, причем рукоятка длиннее клинка, широкий, с толстеньким лезвием, особо выделялась выпуклость в середине клинка, так называемое ребро упругости, нож был странно искривлен — не лихой полумесяц турецкой сабли или ятагана, а хищный, даже злобный крюк, ножны на конце изгибаются почти под прямым углом. Нина осторожно дотронулась до кинжала — на зеркальном клинке остались следы пальцев.

— Да не бойтесь, возьмите его в руки, — ободряюще разулыбался Сергей Валентинович.

Джанбию нельзя было назвать тяжелой, рукоятка — довольно теплая, у края — ободок из серебряных гвоздиков, чуть выше поблескивали бляшки, тоже серебряные.

— Ручку обычно делают из дерева, а на дорогих — из рога носорога. Его контрабандой привозят из Восточной Африки. Веками везли — ценится носорожья кость, потому как она сохраняет мужскую силу, что волнует всех и везде, а на Аравийском полуострове в особенности, второй плюс — удача в бою. Для воинственных племен — а именно они придумали джанбию — очень и очень важный фактор.

— Но ведь… — Закончить вопрос Нина не успела.

— Знаю, знаю, носороги под охраной, массовый отстрел на экспорт запрещен. И все равно везут. Целые синдикаты этим занимаются, оснащенные наисовременнейшим оружием, автомобилями, спутниковыми телефонами. И везут не только в Аравию — в Китай, в Индию и далее везде. Сейчас и в Европе найдется немало охотников одолеть импотенцию при помощи древних азиатских снадобий. Обычно рукоять украшали монетами — золотыми или серебряными — римскими, византийскими, европейскими, турецкими — не своими. Иногда монеты подделывают — не напасешься же на всех. А в Йемене, и на севере, и на юге, кинжалы эти носят очень многие: на севере — практически все, на юге — только члены племен, но это почти все.