При этой мысли Мари нахмурилась. Ох, неужели она действительно была бы согласна простить ему угрозы в обмен на несколько коротких минут любви? Нет, разумеется.

Мари сменила английское платье на турецкую одежду, и вскоре они с Беннетом отправились к Исаду. К тому времени, когда паша закончил расспросы нескольких ее предполагаемых женихов, сидевших у Исада, мужчины разбежались. Кроме одного человека, настолько толстого и тяжелого, что его унесли на носилках.

Возможно, ей следовало заранее предупредить о них Беннета.

Мари вспомнила его слова о приказах и улыбнулась.

Нет-нет, конечно, не стоило.

К ним приближался огромный мужчина в алом камзоле с отделкой лимонного цвета. А его пестрый тюрбан был вдвое больше любого из тех, что ему, Беннету, приходилось видеть в Константинополе. Именно таков был человек, заставлявший Даллера дрожать от страха и зависти, — пожалуй, даже трепетать от ужаса.

Паша поднял глаза, и пристальный взгляд этого человека, казалось, пронзил Беннета насквозь.

«Черт побери, да это настоящий тигр с плюмажем из павлиньих перьев», — подумал майор. Но он, не моргнув, выдержал взгляд паши. А тот наконец проговорил:

— Итак, Мари, это майор Прествуд?

Она кивнула и представила их друг другу.

Паша сжал его руку мертвой хваткой.

— Я ожидаю, что мы продолжим наше знакомство, майор. Мари, Берия сказала, что хочет повидаться с тобой, когда ты приедешь. — Снова взглянув на Беннета, Исад добавил: — Женская болтовня, знаете ли. Мы же сами найдем чем нам заняться.

Мари колебалась только несколько мгновений, затем вышла во двор.

Положив руку на плечо Беннета, паша сказал:

— Пойдемте в мой кабинет.

Тяжелая рука по-прежнему лежала на плече майора, и тот проговорил:

— Сэр, я не убегу, если вы уберете руку.

Паша нахмурился, потом вдруг усмехнулся:

— А был такой прецедент. Отсюда и предосторожность.

Главный холл в доме паши был огромен; он превосходил большую часть бальных залов Лондона. Изящные узоры и надписи украшали арки и рамы окон. Сложные узоры из золота филигранной работы перемежались с красными и синими изразцами стен.

Толстый персидский ковер покрывал беломраморный пол.

И, словно для контраста, кабинет паши был строгим, почти спартанским. Центральное место здесь занимал английского типа письменный стол.

Хозяин предложил гостю кресло и сел напротив него.

— Как вам нравится мой город?

Он достал из стола курительную трубку и протянул майору.

Беннет отказался от предложенной трубки.

— Просто невероятно, — ответил он. — Не видел ничего подобного.

— А вы видели дворец Топкапы и Золотые ворота?

Беннет кивнул:

— Да. Потрясающе. Но едва ли вы желаете обсуждать именно это, не так ли?

Паша, улыбаясь, набил табаком чашечку своей трубки.

— От табака, знаете ли, сердца бьются дольше.

— Мое и так в порядке, — ответил майор.

Исад погладил свою густую седеющую бороду.

— Если вы предпочитаете откровенный разговор, я не возражаю.

— Спрашивайте все, что хотите, — ответил гость.

— Вы целовали ее?

«Что ж, откровенность так откровенность», — подумал Беннет.

— Да, целовал.

Паша пристально посмотрел на него и заметил:

— Но вы ее почти не знали.

— Совсем не знал.

Паша раскурил трубку и затянулся.

— Майор, вы все время намерены оставаться таким… трудным?

Беннет пожал плечами:

— Нет, если вы будете задавать вопросы, на которые я смогу ответить. А наш поцелуй и все ему подобное — это только между Мари и мной.

Паша выпустил облачко дыма.

— Я мог бы вас казнить, и никто бы не протестовал.

— Я бы обязательно стал, — заявил Беннет.

Паша откинулся на спинку кресла.

— Майор, а почему вы не женаты?

Беннет тут же ответил:

— Ведь только что кончилась война с Наполеоном. А до этого я не хотел оставлять какую-либо женщину вдовой.

— А Мари как раз и оказалась той, о которой вы мечтали на поле битвы?

Беннет медлил с ответом.

— Признавайтесь же, майор. Я тоже провел в сражениях большую часть своей жизни. Когда смерть витает над тобой, мысли направлены на что-то приятное, верно? Так вы тогда хотели жениться?

Он покачал головой:

— Нет.

Беннет мало думал о том, какой должна быть его будущая жена. Воображать женщину, находясь на поле битвы, — это всегда казалось ему неестественным. И у него не было желания, чтобы его жена, пусть даже воображаемая, узнала, на что он способен в бою.