– Майор, мы считаем своим долгом заявить, что ваш ответ нас категорически не удовлетворяет.

– Раз вы все здесь, могут сообщить сроки.

– Эти мифы нам хорошо известны.

– Тогда все. Уедете, никого лишнее время задерживать не будем. А то кое-кто думает, можно вроде птичек: ф-р-р – и улетели. Всему свой срок.

– Я гляжу, вы и в птичках разбираетесь, заместитель начальника?!

– Грубите, грубите. Вы для меня, знаете… Между прочим, рекомендую всем в течение двух недель устроиться на работу – будем привлекать за тунеядство.

Подкололи.

– Надо ли понимать ваши слова так, что вы угрожаете нам судебными преследованиями за желание выехать в Государство Израиль?

– Я вам рекомендую устроиться на работу в течение двух недель.

– Вы отлично знаете, заместитель начальника майор Нечаев…

Розовский синтез.

– …что только по вашей вине мы долгие годы должны существовать на птичьих правах…

Хорошо обыграл дегенератских птичек!

– …лишенные любимого дела и средств к существованию.

– Вы бы лучше молчали о средствах к существованию.

Заело тебя, дегенерат! Тебе, небось, и полосатых не дают…

– Вы сознательно заставляете нас дисквалифицироваться.

– Вам никто работать не мешал. И сейчас рабочие руки нужны: на строительстве, например. Перед тем как продать Родину, можете и поработать, как все советские люди.

О-о-о!

– Вы, майор, кажется, приравниваете право на свободный выезд к близким к предательству?!

Оно!

«…Голословно обвинил в “предательстве родины и тунеядстве”, угрожал репрессиями…»

– Бросьте вы меня, Липский, подлавливать. Я вам сказал: устраивайтесь на работу и спокойно ждите. Вы ж законы знаете.

– Итак, майор: вместо ответа на наши вопросы вы назвали нас тунеядцами и предателями…

– Вы свободны.

На такие встречи ходили с семейством – частично. Прямо в Отделе могли захомутать – тогда помчится Михайлова жена в канадском выворотном кожушке, а за нею кудрявый Розова сын на Центральный телеграф. Жена Минкина ни единого раза не появлялась: не верил Арон Минкин в овировские неожиданности.

– Миша, предусмотрительность такого порядка – продолжение паники другими средствами. Вызов в ОВиР для задержания – непозволительная роскошь, могущая перепугать всех подавантов. Зачем переоценивать? ОВиР – одно, арест – другое. Моя Леночка тоже нервничает: видит у нашего подъезда топтунчиков – и ждет, когда наконец они нас заберут. Так в жизни не бывает, родимец: кто топчется, тот не арестовывает.

– Арон, твое дело.

Твое, твое дело, не наше! Почему мы с Фимкой подвергаем опасности своих, а ты нет; почему мои должны о тебе сообщать, а не…

– Ты напрасно вибрируешь. Леночка у меня – человек литературы, а ты, слава богу, вполне прагматичен. Думай и отвечай: ГБ разделяет вместе со всеми прочими, прошу прощения, органами тяготы скрытой безработицы?

– Не понял.

– А я уверен, что ты понял. Если у них одни и те же чины будут и под нашими окнами скучать, и арестовывать, придется им половину сотрудников разогнать.

– Арон, я тебе сказал. Твое дело.

– Миша, я просил тебя – подумать! ГБ – часть системы со всеми особенностями системы.

– Хорошо, но почему не могут арестовать в ОВиРе?!

– Потому что ОВиР – ширма, официально-легальная ширма. На самом-то деле ты ведь догадываешься, что не наш несчастный Нечаев тебя в Союзе держит? Отсюда вывод: в потемкинской деревне никто грубо ломать декорации не будет.

– В провинции бывали случаи…

– В провинции, но не здесь, под носом у посольств и корров. Ты вообще обратил внимание, что девяносто девять… загнул я – девяносто пять процентов сидящих по нашим делам – из провинции?…Михайлова жена на клеенчатом пуфике в овировской прихожей ждала, читала «Джуз, Год энд Хистори» – идея мужа. Розовский кудрявчик захватил из дому набор подаренных ему веселых аккумуляторных фонариков – и кормил их из овировской розетки.

– Папа, пошли?

– Ты что тороплив, о Гедеон (стал Генка Розов Гедеоном…)? – ответил кудрявчику Минкин вместо пыхающего Розова. – Приборы осветительные зарядил?

– А как же.

– Значит, можно идти. Да, Фима?

– Остришь.

– Острю. Острил, острю и буду острить.

Жена Липского бултыхнула в котомку скучных «Джузов», просмотрела, там ли перчатки, сигареты, пудреница – ее зеркальцем следила за входною дверью.

– Идем?