Мирил посмотрела на меня так, словно заминка вышла по моей вине.

— Пир переносится на конец перемены, — сказала миссис Бейкер. — Пока идите гуляйте, а после возвращайтесь на пару минут пораньше и разбирайте пирожные.

— Спорим, она себе три шутки возьмёт, пока нас не будет? — громко прошептал Дуг Свитек.

— Ошибаетесь, мистер Свитек, — отозвалась миссис Бейкер. — Она не возьмёт себе три штуки. Ей сейчас нужно быстро съездить в собор Святого Адальберта и поставить свечку. Она вернётся к следующему уроку. А сейчас — все на выход. Побыстрее.

Мы вышли из класса.

День был, конечно, ноябрьский. Холодный и серый. И всё вокруг, разумеется, было серым: небо, воздух, трава, моросящий дождик. Серость и тоска. Мы не бегали, не играли, а стояли, сбившись в кучки, продрогшие и немного голодные, потому что бутерброды мы проглотили наспех, а в классе нас ждали двадцать четыре пирожных с кремовой начинкой. Румяных, кругленьких, воздушных…

— Будут невкусные — пеняй на себя, — угрожающе сказала Мирил.

— Не беспокойся, вкусные, — ответил я.

— Будут несладкие — пеняй на себя, — чуть изменив угрозу, проговорил Данни.

— Не беспокойся, сладкие, — ответил я.

Когда до конца отведённого на отдых часа оставалось семь минут, Данни Запфер объявил, что это предел, ждать больше невозможно, и даже если миссис Бейкер ещё не вернулась, мы всё равно заслужили наши пирожные. Мы всем классом ринулись в школу — как лавина, как смерч, как цунами — через две ступеньки, на третий этаж, к двери…

И замерли.

На полке, в развороченной коробке с остатками пирожных, посреди кремового месива стояли Калибан и Сикоракса. Стояли на задних лапах, а в передних держали кусочки румяных, кругленьких, воздушных профитролей. Крысы крутили мордами, перепачканными ванильным кремом и сахарной пудрой. Их плешивые животы тоже были измазаны кремом. И длинные голые хвосты тоже.

В этот момент подошла миссис Бейкер и заглянула в помещение поверх наших голов. Крысы оскалились и клацнули жёлтыми зубищами.

А миссис Бейкер неожиданно закричала:

— Пади на вас все жабы, гады, чары Сикораксы! Багряная чума вас задави! К чертям идите!

Последнее проклятие я, кажется, тоже видел у Шекспира, но как-то не догадывался пристегнуть его к предыдущим.

Сикоракса и Калибан прекрасно поняли, куда их послали. Они торопливо выбрались из вязкого крема и перепрыгнули на батарею. Затем мы услышали, как они лезут вверх по трубам, топочут по потолку и — тишина.

Долгая, ничем не нарушаемая тишина.

Потом Мирил повернулась ко мне.

— Ты всё равно должен нам профитроли.

— Десять день, — подхватила Мей-Тай.

— Десять дней? — переспросил я в ужасе.

— Три недели мы тебе уже давали, — заявил Данни Запфер. — Теперь десять дней, не больше.

— Десять дней, — повторил я.

— Мистер Вудвуд, что ж вы всё повторяете? Это не тот случай, когда «повторение — мать учения», — заметила миссис Бейкер. — Принимайтесь-ка за уборку.

И я принялся.

Что же мне так не везёт-то?

Обычно неделя перед Днём благодарения выдаётся полегче остальных. Все живут ожиданием лишних двух выходных, праздничного обеда и футбольного матча между командами Сиоссета и Фармингдейла.

Но в этом году неделя оказалась непростой. Во всяком случае, для меня.

И тянулась она долго.

Во-первых, все почему-то решили, что Калибан и Сикоракса сожрали пирожные по моей милости. Нет, не почему-то, это Мирил виновата. Это она три дня кряду шептала за моей спиной всякую несусветицу — даже знать не хочу, что она там напридумывала.

Во-вторых, когда в среду после уроков я получил от мистера Гольдмана текст для предстоящей репетиции Шекспировской труппы, выяснилось, что мне предстоит играть Ариэля в «Буре». Вообще-то Ариэль — дух. Но многие считают, что Ариэль — фея. И вообще — женская роль. И встаёт вопрос: пристало ли семикласснику Камильской средней школы играть фею? Особенно после того, как он себя уже скомпрометировал, оказавшись — по прихоти мисс Вайолет-на-шпилистых-шпильках — в хоре среди сопрано.

— Мистер Гольдман, может, не стоит? Ну как я буду играть Ариэля?