Спор затягивается. И тогда к карте подходит пожилой лейтенант. Чувствуется, что относятся к нему с большим уважением. Майоры и капитаны отодвигаются в стороны. Поднимается с места начальник штаба дивизии подполковник Снегирев (из старых ленинградских «академиков», — это он любит яркий свет в землянке, «чтобы все было ясно и высвечено потом и на поле боя», — говорит Снегирев).

— Давай, Алексей Иванович, что предлагаешь? — Подполковник надевает свои большие старые черепаховые очки и придвигается к карте.

Ровным спокойным голосом лейтенант говорит о том, что наблюдателей надо устроить так, чтобы немец не только не видел их, но и подумать не мог о таком тайнике. И чтобы наши разведчики все видели.

— Где такое место? — Иванов строго оглядел штабников и склонился над картой. — Конечно же, на болоте. Оно непроходимо, и противник в счет его не берет, почти не обстреливает. А мы с «сынками» пройдем, найдем место, протянем связь и приведем туда разведчиков. Будут как под невидимым колпаком… Прошу разрешить двинуться через час. Разведчики пусть будут готовы к рассвету. Ожидается туман. Он нам поможет.

Ровно через час мы провожали Иванова и его группу. На болото уже вползал сырой туман, прикрывая бесшумно идущих связистов, увешанных оружием, зуммерами и катушками.

— Мастер, — проговорил Снегирев, имея в виду Иванова. — Профессор… Ясность мысли, знание своего дела. Бесстрашие… Вернется, присвоим сразу капитана, заберу в штаб.

Но Алексей Иванович не вернулся. Как по расписанию, выполнил он все намеченное. Прошел со своими «сынками» по зыбким кочкам в глубь болота, к самым позициям противника, наладил в густых зарослях КП артиллеристов, послал за разведчиками, встретил их, устроил, сам опробовал связь и при свете холодного серого дня вручил ее наблюдателям…

Иванов повел свою группу в обратный путь. Густой туман надежно прикрывал их, но война есть война, и немцы время от времени вели минометный огонь и в сторону болота. Большой осколок, летевший с огромной силой, ранил Иванова в голову, и, пока добрались до своего командира связисты, он ушел на дно, не издав и стона…

Комиссар дивизии переслал партбилет Алексея Ивановича Иванова в политотдел опергруппы с сообщением, что лейтенант посмертно представлен к награждению орденом Ленина.

Долго всматриваюсь в знакомые черты и бережно заворачиваю партийный билет в непромокаемую ткань.

— Да это же наш поэт! Помнишь?.. — проговорил Николай Томзов, подавая мне комсомольский билет.

Я вздрогнул. Неужели Леша?.. Ведь ему не исполнилось еще и восемнадцати… Как живой стоит передо мной этот юноша!..

В один из вечеров мне довелось провожать в опасный рейд группу разведчиков. Как обычно, сдавали они все свои документы комиссару батальона, оставляли друзьям адреса родных. Разведчики были бодры и веселы, шутили и подсмеивались над теми, кто оставался, и как всегда им завидовали и гордились ими. Но все понимали, что, как и каждый поход в тыл врага, предстоящий рейд смертельно опасен…

Ко мне подошел молодой боец. Шапка-ушанка, лихо надетая набекрень, открывала высокий лоб, большие синие глаза, чистое лицо. Мы были знакомы. Леша Сизов был самым юным разведчиком в нашей Седьмой армии. Он передавал мне иногда заметки в армейскую газету «Во славу Родины» — любил писать о своих товарищах, которых всегда называл «герои-разведчики».

Я знал, что Леша пошел на фронт добровольцем («Сразу после выпускного бала», — любил говорить он), что отец его защищал Брест и пропал без вести, а мать с сестренкой живут где-то на дальнем Севере. Знал я еще, что в школе Леша был редактором стенгазеты и писал стихи. Одно его стихотворение — к празднику 1 Мая (о весне и о войне) — напечатала наша газета, и Лешу дружески называли «поэт»…

Обычно веселый шутник и балагур, сейчас Леша был серьезен.

— Вот это хочу оставить у вас, товарищ комиссар, — тихо, как бы стесняясь своей просьбы, говорил он, передавая небольшой конверт, обернутый толстой бумагой. — Тут стихи мои. Все, как говорят, не для печати… Просто так, для души. А вот «О дружбе», может быть, и в газету подойдет. Про комиссара Maртыненко написано. Ребята рассказывали. Посмотрите…

Раздалась негромкая команда. Мы пожали друг другу руки. Разведчики углубились в лес. Леша шел замыкающим, он обернулся, улыбнулся, помахал рукой в знак последнего приветствия. Я долго смотрел им вслед.

До сих пор не раскрывал я конверта, сберегая эту маленькую тайну, надеясь при встрече вернуть Леше Сизову его рукописи.

С болью в сердце беру комсомольский билет.

— Да, Николай, это был наш поэт. — Вынимаю из полевой сумки Лешин конверт, осторожно разворачиваю его. — Почитаем, Николай. На помин души…

С волнением листаем исписанные рукой подростка тетради, листочки из блокнотов.

Стихи, отражающие странички его короткой жизни, воспоминания и мечты.

Вот, наверное, одно из первых стихотворений, еще школьных лет — «Баллада о последнем индейце». Юношеская романтика уже переплетается здесь с нарождающимся чувством ответственности «за все на свете», в том числе за трудную судьбу угнетенных индейцев далекой Америки.