Семья Осис должна была радоваться помочи, без которой рожь, может быть, осталась бы непосеянной. Но радость Мары все же омрачала новая большая забота. Андр работал, как зверь, за год он возмужал, раздался в плечах, но совсем притих, весь ушел в себя, стал какой-то чужой, одеревенелый. Мать чувствовала неладное, но не хотела верить, не могла допустить, что он в Вайнелях не нашел того, к чему стремился. Пусть успокоится — для тревог-де нет причин, в Вайнелях все хорошо и все как полагается, только он немного устал, вынося на своих плечах эту тяжелую работу на два дома. Но когда она издалека и осторожно начала расспрашивать, что поделывает Альма и как справляется с домашним хозяйством, у Андра даже слов не нашлось для ответа. Пожал плечами и отвернулся, показывая, что тут никакие разговоры не помогут.

У Осиене замерло сердце. Все время отгоняла она недоброе предчувствие, как назойливую муху перед дождем, теперь оно кольнуло остро, глубоко, до самой кости. Но разум противился, проснулась старая злость на глупость и ветреность мальчишки.

Разве он с самого начала не знал и не видел, что за золото дочь Иоргиса Вевера? Но какой хутор, какой дом! Можно ли думать о пустяках? — они должны исчезнуть, как ничтожные песчинки, в этом огромном, огромном счастье! И пропадут — должны пропасть, иначе не могло быть! Сживется, привыкнет, пусть только минует пора легкомысленной молодости. Ведь сколько раз бывало, что увезенная в чужую сторону молодая жена в первые дни собиралась бежать из дома или покончить с собой. Но все же оставалась, — стиснув зубы, все выдерживала и через несколько лет становилась прекрасной хозяйкой. Растила детей, распоряжалась, копила добро, даже старые могли у нее поучиться.

Так Осиене старалась себя успокоить. Но когда участники помочи кончили работу и Осис поставил на стол бутылку водки, все ее спокойствие разом развеялось, как подхваченная ветром мякина. Одним глотком выпил Андр полстакана и даже не поморщился, будто воду пил. Где он этому научился? В Бривинях пива не мог выпить без содрогания. Нет, это не сноровка пьяницы — кажется, сам не сознавал, что пьет, у него скорее всего бесконечное равнодушие, может быть, даже отчаяние… Осиене передернуло, точно она сама выпила глоток противной жидкости.

Так он и уехал, не порадовавшись на новый красивый дом, на гладкую белую крышу, даже не взглянул на нее; не спросил, как здоровье отца; маленького Янку ни разу не посадил на колени. Осиене смотрела вслед, пока они не скрылись за кустами Ритеров на опушке Айзлакстского леса. На сердце, словно камни, навалились недобрые предчувствия, голову заполнили мятущиеся, тоскливые мысли. Но она подавила их, лучше дать волю гневу. Сумасшедший — и больше ничего! Счастье в руках такое, какое редкому сыну испольщика выпадало, а он не понимает этого и не хочет удержать. Неужели не образумится, неужели, наконец, не образумится!..

Но разум Андра не так легко прояснялся. Лето прошло, как в тумане. Осенние работы закончили хорошо, — хлеб в Вайнелях рос чистый, без чертополоха и желтоглава, погода стояла сухая, молотили прямо с поля, только часть более сырого зерна сушили в риге на колосниках, подостлав длинные пряди соломы. Это была не работа, а детская забава. Горох вырос крупный и невиданно белый — три, четыре рубля привозил Иоргис Вевер каждый ярмарочный день из Клидзини. Вязанки конопли, высотой в доброго мужика, стояли под навесом риги, — зеленовато-желтые широкие волокна, еще не обработанные, уже торчали наружу. Ячменное зерно созревало медленно, темно-желтое и тяжелое, словно золото. Скупщик Симка взял, не торгуясь. Об осенней арендной плате барону беспокоиться не приходилось.

Андр Осис не горевал, но и не радовался. Вечера становились все длиннее, ночами в Вайнелях не молотили — для чтения самое хорошее время. Иоргис Вевер переплел газеты «Маяс Виесис» и «Тевия» [62] за первое полугодие, принес домой лампу с блестящим жестяным кругом, такую же, как в Бривинях. Но читать Андр не шел. Что делал он в своей клети, никто сказать не мог, — двери всегда закрыты, даже свечи у него там не было. У Иоргиса тоже пропало желание сидеть у светлой лампы; рубанок и резец по вечерам оставались на кухне нетронутыми. Долго лежал он с открытыми глазами, смотря на потолок и слушая, как Альма одна, недовольно посапывая, ворочается в постели.

Нет, Иоргис Вевер не уступал: Андр сам должен отнести барону арендную плату.

— Ты должен выходить из дома и встречаться с людьми, — говорил он. — А то еще получится, что ты, как сыновья Викуля, будешь на чердак убегать и у трубы греться.

«Как сыновья Викуля, — усмехнулся про себя Андр, когда пересек железную дорогу, чтобы мимо станции, прямо через ельник выйти на большак. — Как будто сам был лучше! Посмешище всей волости. Жилой дом доделать не может, косогор не вспахан, — порос щавелем и чертополохом…»

Не помнил уже о том, что именно он этой осенью должен был вспахать косогор и засеять рожью. Чем дольше жил в Вайнелях, тем более чужими они становились. В нем не пробуждалось ни малейшего сознания, что и ему здесь кое-что принадлежит и ему будущее что-то сулит. Вот и сейчас, шел в имение, как на тяжелую барщину. Такой же робкий и боязливый, каким был и раньше, — просто боялся этого фон Зиверса, о котором хозяин Бривиней говорил с усмешкой и даже немного презрительно.

Барон жил в своем старом замке. Новый, дальше, на круче над Даугавой, уже наполовину отстроен, хотя леса еще не сняты. Главная башня до того высока, что с нее он мог обозревать все свои владения до самых Рандан, — так уверяли в волости. Вокруг большой башни высились три поменьше с какими-то странными выступами и ломаными линиями. Со стороны Даугавы тянулась галерея с шестью колоннами, соединенными овальными сводами. В замке проемы окон, заостренные кверху, еще пустые, без рам, но внутри ярко блестел огонь, там что-то гулко ковали. Вся постройка полна хаотического шума. Вокруг куч известняка, кирпичей и гравия набросаны доски и железные балки. Прямо к Калнамуйжскому озеру прорыта глубокая узкая канава под водопровод.