Старый Вецкалач мало изменился, выглядел почти так же, как и на похоронах Ешкиного деда, только голова облысела и борода побелела. Пучок волос на бородавке Юлы стал длиннее и поседел. Анс заметно вырос, возмужал, раздался в плечах; сидел он за столом, широко расставив локти, говорил мало, будто погруженный в глубокие думы, мечты об Америке стали для Вецкалача совсем серьезными. Под вечер старик Вецкалач не выдержал, поднялся, выпятил грудь, оперся руками с растопыренными пальцами о стол и спросил:

— Кто может мне сказать, со сколькими нулями пишется миллион? Я что-то запамятовал.

— Шестьдесят нулей хватит? — отозвался учитель и с улыбкой стал поджидать, пока кончат смеяться над его шуткой.

Хозяйскую комнату занимал теперь молодой Бривинь. Лизбете он выселил в каморку за кухней. Она сидела там на кровати, сгорбившись, утирая слезы уголком черного шелкового платка.

Хозяйка Озолиней и мельничиха из Калназарена зашли к ней, но не знали, что сказать, только сочувственно вздыхали и качали головами. Потом Лизбете осмелилась заглянуть в комнату дворни — давеча никто не заметил, как она вышла из-за стола и убралась в свою каморку.

И на кухне никто не обратил на нее внимания, только Тыя Римша предупредила:

— Не заденьте за скамейку и не уроните рисовый пудинг с изюмом.

Зять Иоргис из Леяссмелтенов громко рассказывал Лиелспуре о своей новой паровой молотилке… Иоргис почти не постарел, только нижняя губа еще больше отвисла, Лаура сидела спиной к мужу, со смаком пила вино, улыбаясь, слушала нашептывания порядочно подвыпившего Клявиня и, кивая головой, заглядывала ему в глаза. Никто не видел в этом ничего предосудительного и необычайного.

Но тут Ешка встал и направился к двери, Лизбете засеменила обратно — не успев даже повздыхать как следует.

Молодой хозяин Бривиней поднялся из-за стола без определенной цели, — придя в хорошее расположение духа, он просто захотел подышать свежим воздухом.

На крыльце выпрямился и огляделся, — где тут самое высокое место, откуда можно полюбоваться на свои владения. Ага! Он направился к чердаку хлева, Бите подхватил его под одну руку, Бауман под другую, хотя он держался на ногах вполне твердо. Они одолжили «господину Бривиню» на похороны отца пятьдесят рублей и теперь чувствовали себя в Бривинях как бы близкой родней. Бауман настолько осмелел за столом, что приставал к самому Пукиту, желая с ним чокнуться, да только Бауманиете вовремя успела оттянуть мужа за край пиджака.

Наверху Ешка Бривинь выпрямился во весь рост. Широким взмахом правой руки описал дугу над занесенными снегом полями и постройками Бривиней. Потом указал пальцем на старенький хлев испольщика, который под сугробами казался совсем раздавленным.

— Прежде всего, снесу эту уродину! — прогудел он точно из пустой пивной бочки. — А то сойдет снег, и будет торчать на посмешище всей волости. — Потом указал на старый флигель. — И этот старый хлам тоже прочь! У меня самого будут три комнаты и гостиная! Дом с деревянным полом и четырьмя окнами!

Бите с Бауманом переглянулись и подмигнули друг другу. Оба смотрели за Спилву на Яунбривини.

— Ригу нам придется построить там уже в этом году, — сказал Бите. — Не таскаться же с возами по дрянному настилу Осиса.

— Настил, — да он из сосисок сделан! — разошелся Бауман.

— Да, рига у нас будет своя, — подтвердил Бите. — За лето отстроим, это для нас пустяки. Чурбаки на дранку для крыши на следующей неделе начнем возить.

Господин Бривинь не слушал, у него голова была полна своих планов. Он показал пальцем на рощу, которая черным зубчатым гребнем поднималась над холмом.

— Половину рощи вырублю! Опять же деньги!

Бите подошел вплотную.

— Мы осмотрели и решили… Пятьдесят бревен можно бы вывезти оттуда, — нам сподручно…

— Шестьдесят, — поправил Бауман. — И сами бы вырубили.

— Вы? — Господин Бривинь, казалось, только теперь разглядел их. — Как пчелы вокруг чужого улья! — Он сильно хлопнул по плечу Баумана. Другой рукой хотел хлопнуть Бите, но, промахнувшись, покачнулся, расхохотался весело и задорно. — Ах вы, пчелы [68] . Пчелки! Нищие!

И пошел вниз. Пукит за столом, должно быть, опять отпустил хорошую шутку, — старый жилой дом сотрясался от громкого дружного смеха.

Балдав в церкви своевременно объявил о торгах, но так как они совпадали с Юрьевым днем, очень немногие покупатели собрались в Яунбривини. Отчасти неудачным было выбранное для них время, но главная причина заключалась в том, что у Осисов ничего особенного для продажи не было, совсем ничего из того, что теперь так нужно людям.

Сепаратора у него не было, маслобойки тоже — Осиене до последнего времени сбивала масло ложкой в миске. Три коровы — еще неплохи, но у четвертой, поговаривали, воспалены соски. Какая уж теперь доярка эта Осиене — поди, угадай, какая из их коров сухостойная, лучше уж на торги вовсе не ходить, чтобы не попасть впросак. На верстак Осиса и его столярные инструменты охотники нашлись бы — все у него самодельное, а уменье Осиса хорошо известно каждому. Однако не верилось, чтобы Осис стал продавать их; он хоть и на ладан дышит, а все еще надеется, что снова станет на ноги.