Оба Андрея — этакие шалопаи — смеялись, прикрывая рты руками. Но смеяться долго не пришлось. Гнедой уже шлепал по грязи Кепиней. В окне арендатора Силагайлей горел яркий свет, — Калвициене еще не легла спать, поджидала уехавших на праздник.

Наутро Андр поднял всех в четыре. В половине пятого решил выехать: надо поскорее вернуться, чтобы до обеда проборонить последнее ячменное поле. Больше тянуть нельзя, а то осенью завернут заморозки. Но Андрею Осису кучер шепнул другое: в Мулдынях, вероятно, так рано не встанут, и они благополучно прошмыгнут мимо.

Спросонок женщины и дети выглядели хмурыми и недовольными. Погода стала прохладнее, с севера дул довольно сильный ветер, проносились белые клочья облаков, тревожно шумели в лесу ели, тряслись осины, будто осень уже хватала их за шиворот. Девочки прикорнули у матерей на коленях — хотелось спать. Стоя на пороге дома, Калвициене сокрушалась, что кофе остался недопитым.

Но встречи с попутчиками не миновали. Карл Мулдынь со своей Лилией уже ждали на усадебной дороге. На краю канавы лежала поклажа: довольно тяжелое ведро, засунутое в грязный мешок; туес, обвязанный платком, наполненный творогом или крупой; узел с караваем кисло-сладкого хлеба, кругом сыра и порядочным куском ветчины; из прорехи торчала шея ощипанной курицы. Ведро и узел связаны вместе, Карл собирался перекинуть через плечо и нести, если не придет подвода. Еще один мешок, перевязанный крест-накрест веревкой, в нем добрых полпуры картошки.

Андрею Осису пришлось слезть, чтобы Карл мог уложить свои вещи. Лицо у Марии сердитое, она притворилась, что спит, а то еще попросят потесниться. Подвинуться пришлось Андру, спиной к нему села Лилия. Сегодня пятка уже не так болит, вчера невестка выжала на тряпку сок подорожника и приложила к натертому месту; до Риги дотерпит.

Андр Калвиц сразу пустил гнедого рысью: хотел поскорее высадить их на станции и немедля вернуться. Двое мужчин дойдут пешком, времени до отправления поезда более чем достаточно.

Андрей Осис быстро зашагал, чтобы Карл Мулдынь не завладел пешеходной дорожкой, а ему не пришлось брести по конской тропе, и чтобы уберечь себя от нудных разговоров о гарнитурах и трюмо. Все же не уберегся — полдороги, до Калнасмелтенов, Карл только охал, стараясь поспеть за спутником, но потом завел свое.

От вчерашней ходьбы его ботинки густо пропылились, а в Мулдынях нет ни щетки, ни мази, чтобы почистить. Племянник растет как поросенок в хлеву, даже нагрудника ему не купили, повязывают шею платочком, словно батрачонку.

Выбравшись из Калнасмелтенской долины, Карл начал причитать еще жалобнее, чем вчера.

Брюки хоть и подвернул, все-таки надо остерегаться, чтобы не запачкать, — здесь еще не вывелись телеги с деревянными осями, всю траву вымажут дегтем, а пятна от колесной мази и скипидаром не отчистишь. У него ведь единственный выходной костюм — проклятый Шмускин с Мариинской улицы шестнадцать рублей содрал, — рассрочка только на шесть месяцев. Прямо шкуру дерут. Посмотрел бы Андрей, в каком виде он ходит на работу в управление. Локти у пиджака блестят, словно отполированные, на брюки Лилия уже вторую заплату положила. Разве можно на эти восемнадцать рублей прожить, как на них обернуться!

Так он хныкал до самых Личей. А пройдя Личи, оглянулся по сторонам, нет ли кого поблизости, и приблизился так, что носками сапог задевал каблуки Андрея. Голос стал тихим и таинственным — послышались скрытая надежда и злая радость.

Так не может долго продолжаться! Брат сослуживца работает на Вандерципе и все знает. Есть на Вандерципе еще несколько таких, да один с Кригсмана, да двое с Фельзера, и еще двое. По воскресеньям они собираются в Бикерниекском лесу или выезжают в лодке на Киш-озеро. Что они там обсуждают, — неизвестно, но все это сильные мужчины, трех городовых нужно на каждого, чтобы справиться. Палки у них основательные, один в слесарне Вандерципа выковал себе нож. Кроме них, есть еще и другие — много: кто знает, может, сотня наберется, а то и больше. Бесшабашные парни, никого не боятся. В окрестностях Красной Двины, говорят, в лесу есть глубокий погреб, там они начиняют бомбы. Замок хотят взорвать вместе с губернатором.

Андрей невольно рассмеялся. Что это даст, если губернатор Суровцев [89] взлетит на воздух? Разве только один такой? Пришлют из Петербурга другого, еще почище.

— И того на воздух! Всех на воздух!

Карл Мулдынь совсем разошелся. Разве Андреи не слышал, он ведь живет там, за Даугавой. На фабрике Зоннекена, где изготовляют напильники, рабочие взбунтовались. В мастерские приходят, но к работе не приступают, пока господа хозяева не прибавят по десяти копеек. Всех их нужно бы проучить! Всех под свою дудку плясать заставить! Испугаются — и жить будет лучше. Может такой разбой долго продолжаться? Триста шестьдесят человек работают в управлении Рижско-Орловской железной дороги, а много ли таких, кто загребает по три сотни в месяц? Остальные влачат голодное существование.

— Триста шестьдесят! — повторил Андрей. — Ведь это целая фабрика. Разве вы не можете объявить забастовку?

Карл Мулдынь был поражен — он считал Андрея Осиса более сообразительным. В управлении? Забастовку?.. Но ведь они могут потерять место! Пропадет и пенсия. Вот он прослужит сорок лет и будет получать шесть рублей в месяц…

Андрей рассердился и зашагал быстрее. Карл Мулдынь, задыхаясь, крикнул, чтобы не спешил словно на пожар, времени еще много. На железнодорожном переезде они встретили возвращающегося Андра Калвица. Он сказал, что усадил женщин в первом классе вокзала.