Лично хозяина дома собака ни в какой грош не ставила.

При вселении папийона Некрасов был в отъезде, а когда вернулся, собака твёрдо решила, что в дом вторгся чужой. Как я уже упомянул, умом она не блистала, поэтому переубедить её никому не удалось.

Как всегда, придумывать имя пришлось мне.

– Такая трусиха должна быть Трусей или, может, Тусей! Подойдёт?

– Галка, имя Туся тебе подходит? Витька придумал! – крикнул Вика и подмигнул мне.

– Да что с тобой, Туся? – послышалось из комнаты мамы.

– Да-а-а! Мы ещё с ней хлебнём! – протянул Вика и пошёл к себе.

Туся тогда утихомирилась. В доме наступил шаткий покой. До следующего нервического собачьего припадка.

Нет, сказал как-то В.П., вздохнув свободно, как бы решив сбросить стесняющие писательский торс вериги, когда-нибудь я напишу о ней всё, что думаю! Мир ахнет, узнав!

Он выполнил свою угрозу, написав трогательный рассказ «Собачья жизнь»…

Надпись синим карандашом

Утречком ранней осенью 1983 года Некрасов в прекрасном настроении нёс под мышкой свежий багет. В подъезде столкнулся со мною.

– Ты знаешь, что такое по-французски «сапёрлипопет»? – с лёгкой ехидцей спросил В.П.

Так назывался соседний магазинчик женского белья. Что значит это слово, я не знал и чуть сконфузился. Оказалось, что так в старину говорили «чёрт возьми!». И Некрасова внезапно этим утром озарило назвать этим словом свою новую книжку.

Печатая на машинке «Сапёрлипопет», я дошёл до ночной выпивки и разговора Вики со Сталиным и поражённо насторожился. Даже не утерпел, перестал печатать и прочёл всю рукопись до конца. Обилие прямой речи и некоторые уже где-то слышанные мною фразы говорили о том, что Вика художественно фантазирует. Да и почему надо было столько времени тянуть с рассказом об этой встрече?! Никогда он об этом не заикался! Но в то же время смутно и тревожно забрезжила мыслишка: а вдруг в этом есть толика правды? И вечером я спросил его об этом. Писатель чуть ли не зарозовел от удовольствия, так ему понравилось, что даже я как бы ему поверил.

– Было или не было, Виктор Платонович? Пили со Сталиным? – спрашиваю я, кладя на диван напечатанные листы. В.П. вытирает губкой клеёнку после чая.

– А ты как считаешь? – уклоняется от ответа В.П.

На мой взгляд, рассуждаю, всё рассказывается слишком подробно, а ведь пили много. Такие длинные разговоры по пьяни если и ведутся, то не запоминаются. Да и зачем было молчать сорок лет? Значит, выдумка? А может, кое-что и вправду было? Сапёрлипопет! Хрен с ней, с прямой речью! Но сам факт-то выпивки со Сталиным? Это было?

– Откуда я знаю! Вроде да… – интригует меня В.П.

И как всегда, когда подшучивает, так чуть по-детски или как бы играя на фаготе, складывает губы и так иронично, запятыми, поднимает брови и улыбается:

– Если скажу было, ты поверишь?

– Нет! – брякнул я сдуру и спугнул откровенность.

– Ну и правильно, не верь! – вроде бы облегчённо сказал В.П. и пошёл отжимать губку.

Выйдя из кухни через минуту, он поглядывает с хитрецой и говорит, что всё он придумал, хотя детали некоторые взяты из жизни. Что за ерунда, пожимаю я плечами, так было это или не было, чего темнить? Не было, не было, иронично и почему-то с еврейским акцентом говорит В.П. Это называется псевдология, знаешь, мол, что это такое? Я не знал, да и сейчас толком не знаю.

Если уж мы заговорили о Сталине, при жизни обожествлённом всеми нами исчадия ада и аспида, остановлюсь-ка я на удивительной истории присуждения Некрасову Сталинской премии. Эту, скажем скромно, почти семейную легенду рассказывал мне ещё в Киеве сам Виктор Платонович. Мы сидели с ним на веранде второго этажа киевского ресторана «Метро». Через кроны каштанов просматривался вечерний Крещатик. Выпили мы до этого немного. В.П. перешёл на пиво, а я, по неизвестной причине, на сухое вино. Каким-то образом вспомнил он, как они на войне верили Сталину, как содрогались в ликовании в День Победы, как решил он написать книгу о Сталинграде, как повёз рукопись в Москву… Представляешь, пока писал, в рот не брал! До сих пор уважаю себя за железную волю, иронизировал Виктор Платонович.

Повесть напечатали, и вот тогда-то всё и началось! И такого поворота в судьбе этой книги никто не ожидал…

В ночь на 7 июля генеральный секретарь Союза писателей СССР Александр Фадеев протянул Сталину папку с двумя страничками, озаглавленными «Лауреаты Сталинской премии по литературе за 1947». Мол, на ваше утверждение, товарищ Сталин, почтительно и спокойно сказал он. Всё было уже утрясено и согласовано. Сталин обстоятельно прочёл, взял синий карандаш и приписал в конце списка – «“В окопах Сталинграда”, Виктор Некрасов. Вторая степень». И пододвинул листки слегка ошеломлённому Фадееву.

Удивление Фадеева было вполне оправданно. Виктор Некрасов был писателем начинающим, случайными судьбами сумевший напечатать свою повесть в московском журнале «Знамя» в 1946 году. Киевлянин, капитан-сапёр, с перебитым немецким снайпером предплечьем, он был демобилизован по инвалидности к концу сорок четвёртого года. До этого он лишь самую чуточку прихрамывал из-за неизвлечённого осколка в бедре. Очень милый, поговаривали об авторе в московских кругах, интеллигентный, пьющий в меру, окончил архитектурный институт…