Я принимал ванны лучистой славы. С достоинством сдерживал себя, чтобы не исполнять монгольский танец орла, танец победителя. Мой юбилейный альбом выдавался на руки наиболее почитаемым гостям, отводилось время на его просмотр, при этом даже чай откладывался. Все были вынуждены хвалить, чаще всего от души. Либо не желая огорчить хозяина, видя, с каким предвкушением восторга Вика раскрывал альбом.

А из Америки Светлана Гельман нежданно прислала мне магнитофонную плёнку, где Некрасов выразительно зачитывал внушительные отрывки из альбома, копию которого он, конечно же, поволок с собой в Штаты. Я преисполнялся гордостью, когда до меня доносился смех слушателей.

Один из любимых некрасовских американских приятелей, Михаил Моргулис, в молодости сам авторитетный ценитель булькающих утех, стал, повзрослев, редактором «Литературного курьера». И напечатал обширные выдержки из моего альбома, посвящённые писателю-юбиляру и его милым грешкам.

Уже потом, спустя годы, перебирая всё это в памяти, умозаключил я, что и отношение ко мне Виктора Платоновича с момента того алкогольного альбома как-то изменилось. Он стал принимать меня за взрослого, скажем так.

До этого он невольно помнил меня молодым, резвым криворожским выпивохой, честным, конечно, малым, трудягой при необходимости, который не выдаст, которому можно доверить секреты и поручить большинство дел. Но вот это вроде пустячное дело – альбомчик с хохмами и шутливыми выкрутасами, написанный в фамильярном тоне, – навёл его на мысль, что набрался я неизвестно где умишка и что подтянулся я на пару шажков ближе к его высочайшему уровню…

Юбилейный 1981-й. Год оказался суматошным и незабываемым. Поездками и встречами. В Женеве у Наташи Тенце, где Тоша Вугман впервые спел под гитару посвящённую Вике полушутливую песню, под Галича: «А Некрасов шёл по Иудее…» Две недели в Германии у Льва и Раисы Копелевых. Встреча с Генрихом Бёллем особого впечатления не произвела. Бёлль говорил о немецкой литературе, Копелев переводил, Некрасов вдумчиво кивал головой и рассматривал немецкую знаменитость. Человек он приятный, расскажет потом Вика, но очень уж умно и обстоятельно говорил, о литературе, о войне, о своей жизни. И всё по-немецки! Начинаешь про себя подрёмывать, отвлекаться, задумываться о посторонних вещах, вскидываешься, когда вступает с переводом Лев Копелев, незаметно озираешься, стараешься придать себе заинтересованный вид, смотреть осмысленно…

В мае полетел в Израиль, к своему неизменному киевскому дружку Люсику Гольденфельду. Застолья трефные и кошерные, с до смешного скромными выпивками. Не потому, что евреи, которые, по недобрым слухам, мало пьют, а просто все получили строжайший наказ – водку на стол не выставлять! Ежевечерние гости и ежедневные поездки. Неизбежная могила Бен-Гуриона, Хайфа, святой город Иерусалим, сходящий от Бога с неба, как написано в Библии. Некрасов привёз и подарил мне шикарное английское издание Библии с иллюстрациями Дорэ. А себе оставил маленький изящный талмуд, в переплёте из чеканного серебра. Обзвонил всех парижан, хвастаясь, что целую неделю абсолютно ничего не делал, но делал это на совесть!

И снова Некрасов в Германии, Швейцарии, Италии, Америке… Лос-Анджелес, Нью-Йорк, встречи с Наумом Коржавиным, Юрой Дулерайном, Владимиром Войновичем, Юзом Алешковским, Виктором Перельманом, Сергеем Довлатовым, Василием Аксёновым, с десятками других мне неизвестных или мною забытых. В Париже это был период частых встреч с Кривошеиным. Стройный и строгий, пожилой и молчаливый, Игорь Александрович приходил раза три на чай, то вместе с Копелевыми, то с Булатом Окуджавой, вёл себя незаметно, за столом не болтал. Но наедине с Некрасовым очень подробно и занятно рассказывал о масонах, особенно о своей любимой ложе Друзей целомудрия. Я сидел в сторонке, чуть с опаской косясь на Кривошеина, масона я видел впервые и смутно ожидал подвоха… О войне, немецких концлагерях, о возвращении в Советский Союз Игорь Александрович рассказывал подробно и несколько монотонно, на прекрасном русском языке. Кривошеин был награждён чрезвычайно престижной медалью Сопротивления, о чём Некрасов мне сообщил с довольно важным видом, мол, видишь, с кем я знаюсь…

Поползновение профессора

Профессор, многократный магистр и доктор бесчисленных университетов Ефим Эткинд возомнил меня переплюнуть.

Самолично, но для верности кликнув друзей, решил произнести коллективную славу Некрасову. Воспел и рукотворно воплотил всё это в красивый альбом в честь Викиного семидесятипятилетия. Лёгкой шпилькой и в дополнение к альбому о лауреатской алкофилии, сооружённому мною пять лет назад, к семидесятилетию.

Я остался доволен – профессору было до меня далеко! Но альбом получился занятный, а сейчас превратился просто в уникальную вещицу.

Авторами были сам Эткинд, Лев и Раиса Копелевы, Витторио и Клара Страда, Давид и Симон Маркиши, Жорж Нива, Наум Коржавин и ещё несколько человек. Каждый написал небольшую статейку и шутливо, но чаще серьёзно, а то и с налётом патетики воспел талант и добродетель Виктора Платоновича.

Ирония иронией, но написали это люди неоспоримого ума и интеллигентности. Друзья Некрасова!

Приведу несколько небольших отрывков – через двадцать пять лет!

Итак – Ефим Эткинд, самый красноречивый.

«Дорогой Вика, грешным делом, я думал, что меня уже никто ничему научить не может – разве что в науках, но не в жизни. Ты опроверг мою самонадеянность. Ты научил меня, что интересное находится не там, где его ищут. Лет десять назад я тебя уговаривал писать сюжетную повесть с завязкой и растущим напряжением; ты насмешливо ответил, что это не по тебе и что ты будешь писать от себя, вроде дневниковых или путевых записок. “Можно ли несколько раз использовать один и тот же сюжет?” – спросил я тогда. Я боялся повторений, однообразия, стандарта. И ошибся, потому что не понимал главного: читателю интересно, если интересно рассказчику.