Теперь не было видно ни стен, ни автомобилей, ни окон, ни дверей. Портреты заполонили комнату все, сколько было их приготовлено. Рэйчел была везде: на столе, на полу, на двери, на автомобилях и даже на потолке, а Боря метался и поворачивался от одной Рэйчел к другой. То подбежит к столу, то к шкафу, то взглянет на потолок, то остановится посреди комнаты в растерянности, вращая головой из стороны в сторону.

Мы стоим и смотрим. А Боря полез под кровать — и оттуда извлёк ещё одно изображение Рэйчел. Как оно там оказалось?

Какой из портретов оставить? Его глаза, полные блаженства, останавливаются то на одном, то на другом. Лицо Рейчел было с приятно–правильными чертами, но в нём не было законченности, оно было ещё совсем детским, с вопросительными глазами, как первобытная фреска.

У самой двери стояла Рэйчел, увеличенная в сто раз, в бледно розовых тонах, на чёрной стене.

На голубом портрете, подвешенном в окне, линии резче оттеняли овал лица, ангельское выражение Мадонны. Свет, идущий в окно, пробивался сквозь бумагу, и на просвет оставались только голубые линии лица, будто светившиеся насквозь.

Фиолетовая Рэйчел, висевшая на месте любимой «Ламброгинии», выглядела грустной, и в лице было что–то отрешённое: фиолетовые линии глаз, как фиалки, делали их печальными.

Боря выбрал голубой портрет, при нашем одобрении, открепил его от окна, отложил и приступил к снятию других, именно «приступил». Если бы я могла передать тот трепет, с каким Боря укладывал и снимал портреты! Каждый портрет он брал в руки, как самое нежное, будто это крылья бабочек, сворачивал, едва касаясь пальцами бумаги, и его глаза, полные блаженства, останавливались, прощаясь. Трудно поверить глазам своим, видя такое мягкое проявление у нашего драчуна и баловника. Что делается! Мы вышли из комнаты.

Даничка и Эля, вернувшись, казалось, вовсе ничего не замечали и равнодушно оглядели девочку, как старого члена бейсбольной команды, не проронив ни одного слова.

Во времена моего детства в моей стране кто бы осмелился повесить в комнате такое? Начали бы насмешничать, ёрничать, дразнить, издеваться, подрисовывать усы, зачирикивать. А тут?! Дерутся, толкаются, власть захватывают, но есть наличность качеств, которых победивший гегемон не знал где взять, и мы остались не охваченными этими качествами уважения к своей и чужой личности. Учусь у детей.

Портрет повис над Бориной кроватью. Портрет привиселся. Все к нему привыкли, как к части убранства.

Заходя к Боре в комнату вечером, можно было видеть, как свет от лампы отсвечивал над портретом, образуя вздрагивающий нимб. А если оказывался около портрета во время заката, то в алом отсвете голубой цвет темнел, и лицо молоденькой девочки становилось неузнаваемым.

Прошло время, и вдруг… уже нет портрета. Я оглядываюсь по сторонам. Вместо блестящих глаз Рэйчел глядят две белые дырки, оставшиеся на чёрной стене от гвоздей, прикреплявших портрет. Сквозь солнечные лучи мелькают остатки серебряной полоски ленты, обрамляющей пустое пространство, ставшее более тёмным под портретом, и выглядевшее как заплата.

Спросить или не спросить, куда делся портрет?

Куда он исчез, я увидела через неделю, убирая Борину комнату. Портрет спокойно и мирно лежал в мусорной корзине, не помятый, не разорванный, просто скрученный в трубочку. Глаза голубой Рэйчел выглядывали из-за коробки с морской звездой и какими-то солдатиками. Я разгребла мусор и вынула портрет. Теперь я разглядела, что голубые линии изображения посветлели, контуры лица стали более мягкими, исчезающими, усмехающимися, и только по школьному переднику можно было догадаться, что это портрет девочки, а не зрелой женщины. И грустно стало, как непостоянны черты твоей радости — даже на портрете. «Неподвижно лишь солнце любви… "

Перед тем как поместить весь мусор в чёрный мешок, я прошептала: «Прощай, Рэйчел! Я уже больше тебя не увижу».

Не успела я докончить уборку, как пришли смеющиеся, толкающиеся дети, и когда я проносила чёрный мешок между ними, они понятия не имели, что в мешке выбрасывается обожаемый призрак — Борин идеал.

Через несколько дней на месте Рэйчел висел постер нового Бориного кумира — певца Боба Марли.

В этот же день мы с Дашиной мамой Полей поехали встретить Дашу из детского сада. Она выбежала к нам весёлая с протянутыми руками, одну Дашину руку взяла Поля, другую я, и мы пошли по направлению к машине.

— Как дела?

Впереди увидели мальчика, тоже идущего с мамой за руку. Мальчик оглянулся и нараспев произнёс: «Бай, Даниэла!»

— Кто этот мальчик? — спрашиваю я.

— Это Джимми.

— Он твой приятель?

— Уже нет. Мы «брэйк офф» с ним.

— Почему?

— Нам стало неинтересно быть друг с другом.

Дашин ответ меня восхитил и навёл на размышление. Кто так изысканно выразится при расставании? Кто не ответит упрёком и помоями в адрес покинутого, а так изящно представит: «Нам стало неинтересно быть друг с другом.»