Он кричит:

— Вы ее убьете!

А она орет в ответ:

— Знаю!

Мэдди сворачивается клубочком, прижимая колени к груди. Ее лицо скрыто под спутанными темными волосами. Если девочка и издает какие-то звуки, они тонут в воплях остальных девиц, в шипении и ругательствах мадам.

Джаред оттаскивает старуху, но она не перестает бить ногами по воздуху. Мы с Сиренью присаживаемся рядом с Мэдди, и из-за полной ее неподвижности сначала девочка кажется мне мертвой.

— Уберите Мэдди отсюда! — кричит Джаред, перекрывая ор мадам. — Быстрее! Я буду держать ее, пока смогу.

Сирень, которую трясет от страха и ярости, легко подхватывает крошечное тельце дочери на руки. Я беру фонарь, оставленный Джаредом на земле, и следую за ней. Мне приходится бежать, чтобы не отстать. Я поворачиваю было к зеленой палатке, но Сирень говорит:

— Не сюда. Здесь мадам ее найдет.

Она бегом ведет нас мимо мусоросжигателя; тот гудит так громко, что у меня сотрясаются кости. Мадам так гордится этим нелепым устройством. Оно сварено из табличек с названиями улиц и кусков металла, на которых обозначены цены на попкорн и на нечто под названием «сахарная вата». Устройство громко щелкает, как будто внутри прячется что-то живое, и это «живое» бьется о металлические стенки.

«Помогает с убоукой мусоуа, — объясняла мне в свое время мадам. Она гладила меня по голове, улыбалась, и ее зубы казались неестественно белыми. — Только пепел».

Какие мысли крутились в голове у сумасшедшей старухи, когда она произносила эти слова? Не думала ли она, что хорошо было бы бросить Мэдди в разверстую пасть мусоросжигателя и слушать, как вопли ребенка затихают, сменяясь механическими постукиваниями и гулом?

В своей злобности она, пожалуй, похуже Вона. Мой свекор был хладнокровен. Да, он убил мою сестру по мужу. Однако его подход был суровым и хитроумным — приближающийся в мутной воде плавник, которого не замечаешь, пока море вокруг тебя не станет алым. Я никогда не видела во взгляде свекра того огня, который пылал в глазах мадам, когда она избивала и лягала маленькую девочку. Старуха получала удовольствие. Ей хотелось, чтобы Мэдди умерла.

Я задыхаюсь и постоянно спотыкаюсь о подол своего нелепого сари, но не хочу останавливаться. Боюсь, что Мэдди мертва и что стоит нам остановиться, как мы поймем — она не дышит. Она такая крошечная, ее свисающие вниз ручонки похожи на плети темных водорослей.

Мы уже миновали сады мадам. Густая трава здесь нам по пояс. Сирень прекращает бег и падает на колени.

— Поднеси свет! — приказывает она, ловя ртом воздух.

Я опускаюсь рядом и поднимаю фонарь.

Грудь у Мэдди вздымается и опускается. Теперь я достаточно близко, чтобы слышать ее тихие всхлипы и стоны.

— Ш-ш! — воркует Сирень, укладывая дочку на траву. — Все хорошо, малышка, все в порядке.

Девушка расстегивает лиф изношенного платья Мэдди, а меня вдруг посещает странная мысль: почему здесь никто не носит пальто? Наверное, это как-то связано с дымом и машиной Джареда, потому что сейчас, оказавшись вдали от благовоний, сигарет, фонарей и сломанных аттракционов, я понимаю, насколько мне холодно.

Сирень проводит пальцами по ребрам и рукам дочери, содрогаясь, когда та вскрикивает от боли. Девушка бормочет в адрес мадам гневные ругательства, ее темные глаза полны слез.

Мэдди смотрит на меня: цвет ее радужки напоминает лунный свет на снегу. В ней так мало голубизны, что она почти не отличается от белков. Мне хочется отвести глаза (взгляды Мэдди всегда выбивают меня из колеи), но не получается. Признаюсь, уродливые дети меня пугают: я всегда сторонилась их в лаборатории, где работали родители. В выражении их лиц всегда есть нечто нездешнее, словно они живут в мире, невидимом для остальных. Существует даже довольно распространенная теория, будто уродцы могут видеть призраков.

Однако сейчас с глазами Мэдди все в порядке. Она видит меня, а я вижу ее. И еще я вижу, что ей больно и что она испугана.

— Мы не такие уж разные, — шепчу я, — правда?

Мэдди чуть прикрывает веки в знак согласия, а потом снова смотрит на мать. Сирень осторожно застегивает на дочери платье.

— Я готова убить эту женщину! — произносит девушка.

— Она уже так делала? — спрашиваю я.

— Так — нет, — отвечает Сирень. — Так — никогда.

— Здесь холодно, — шепчу я. — Давай я хотя бы принесу одеяла.

Сирень качает головой.

— Скоро придет Джаред, — объясняет она.

И оказывается права. Уже через несколько минут мы видим, как через сорняки ковыляет к нам темная фигура. Плечо у мужчины неловко замотано марлевым бинтом. Он принес одеяла, бинты и бутылки с какой-то жидкостью, которые выглядят так, словно стащены из подвала Вона.

— Я по-быстрому захватил, что получилось, — говорит он Сирени. — Как она? Переломы есть?

Они негромко переговариваются. Мэдди лежит между ними в круге света от фонаря. Она приподнимается на дрожащем локте, и Джаред раздвигает ей веки, проверяя зрачки.