Может, я и не прав.

Только времени и было, чтоб прочесть ей: «Открытым сердце береги, об остальном забудь». А с другой стороны, какое, нах, открытое сердце, когда окрест демоны устроили карнавал, и за твою открытость тебя же и прикончат.

Я, знамо дело, для своих пенелоп безоговорочная мужская ролевая модель, и мое отношение к проблемам – это их отношение.

А какое у меня может быть отношение?

Вестимо: «Пошлю все на…»

А. пишет стихи.

Назовите тех, кто это делает, неизменно веруя в то, что стихи способны изменить лицо мира и лица людей.

Человек, пишущий часто, конвертирует собственные неврозы в писанину, в ярость, в молчание.

Жизнь – это не кино, говорю я А., заработаешь либо язву желудка, либо умопомешательство. Потому что этот мир не приспособлен для проживания в нем чувствительных особ.

Она слушает с улыбкой.

Я ей говорю: вот этот город, например, где мы с тобой живем и который мы с тобой любим, он разрешает тебе все, пока ты в состоянии оплатить счета.

Она слушает с улыбкой.

Ее улыбка похожа на… У А. идеальная улыбка. Небесная. А. ухмыляться не умеет вовсе. Пока у нас не много желаний: быть юристом, режиссером, художником, поэтессой, актрисой, дизайнером, и невероятно трогательно, когда заявляется, что всеми сразу.

Ну, если она будет строить кадр так же изящно, как строит день… Ну, если она будет выверять до мельчайших деталей роль, как выверяет тексты… Если свои художества, подпитываемые ироничным интеллектом, обратит в Художество…

Моя девочка, оставь, это важно, время для мечтательного самосозерцания. Такое самосозерцание, окрашенное в радугу, очень важно для периода ученичества, вызревания.

…Когда Это случилось (маленькая победа природы над субтильностью и отцовским разумом), она, разумеется, сообщила об этом маме.

Мой Ангел, до завершенья еще так далеко, и ты даже успеешь понять, почему я отвергаю минимализм и люблю барокко; не ржавей до сорока.

«Разум не оденешь во фрак, извилины не покроешь попоной от Армани», – коротко глянув на меню в ресторации, говорю я Дашке, и Дашка улыбается, потому что Дашка любит, когда я умничаю (есть подозрение, что Она – единственная, кто любит, когда я умничаю).

Дашка очень быстро проделала путь от апологета тоскливого эмо-гота с повышенным содержанием сахара до изысканной принцессы, нервирующей меня, психованного папашку, своими пятнадцатью летами.

В ее возрасте я себя помню как будто зажатым во вращающиеся двери между дворовым идолом Зуриком, отребьем с золотой фиксой, и старшим братом Ромой, деятельным, но избыточно добрым. Я никуда не продвигался.

(Я этого, конечно, Дашке не говорил.)

Она бывает потерянной, но это редко. Она умеет дружить (хотелось добавить: это у нее от меня, но я, даром что насилу, сдержался). Умеет, если надо, цветисто выражаться, без, если я рядом, сленга. Как у меня, в девяти из десяти случаев у моего чертенка напрочь отсутствует способность к диалогу. Она знает даже слово «аутентичность» (голову готов прозакладывать, футболисты «Динамо» не знают). Вот вроде бы нельзя жить в гармонии с хаосом, умные дураки говорят, а я поверил, и вы поверили, однако ж Дарья Отарьевна и с хаосом за секунду заключит договор, выразительно подмигнув.

И, знамо дело, прыснув.

Я (люблю с детьми временами поумничать) говорю Ей, что люди суть участники террариума, а человеческий террариум страшен.

Она говорит: Я знаю.

Вот откуда? По тушинской школе, по тушинской подростковой школе?

Ее по части резонерства не обыграть, она перерезонерствует даже Диму Быкова, и не говорите мне про хромосомный набор!

Огневая у меня Барышня Дарья. Нажмет на курок раньше профстрелка, но ее трассирующие пули – ядовитые штуки. (Я, например, жертва гиперграфии; загляните в словари.)

Конец февраля прячется в снега, как собеседник в собственные мысли; у моей дочери Д. проблема в школе, BIG Проблема, и она – та еще Раневская! – изображает запертую в узнице разъедаемого безумием сознания, подопытную киску: среда заела, школа умерщвляет мысль.

Можно, конечно, обозвать ее сопливой задавакой, но как такое возможно с Принцессой?