Фарфоровые и фаянсовые пудели были выставлены для продаяш среди сигарных коробок и мешочков с табаком, но жители Шарлоттенбурга редко покупали статуэтки и чашки работы господина Бауэра-старшего.

В доме, кроме лавочки, находилась также типография, которой ведал Эгберт. Печатные станки купил ему сам Бруно на первые деньги, доставшиеся молодому доценту университетской кафедры по теологии.

Весь нижний этаж плоского бауэровского дома, разделенный поровну между торговлей и издательским предприятием, существовал прибыльно и деятельно, в то время как наверху, в уютной квартире домохозяев, жизнь текла по-иному. Если там что-либо и напоминало о лавке и типографии, то, пожалуй, лишь табачный дым неуемных курильщиков да книги, которых было много на столах и этажерках.

Карл любил наезжать в Шарлоттенбург. Обрывая неспокойной рукой жимолость, он вбегал, перескочив через обе ступеньки, прямо в лавку и громко приветствовал продавщицу:

— Как торговля, тетушка Бауэр? Сколько неверных вы приобщили к курению? Угостите-ка меня сигарою. Курильщик должен чтить Колумба не столько за открытие Америки, сколько за ввоз табака.

— Ах, господин Маркс, вы, как и Бруно, знаете все на свете! — отвечала восторженно госпожа Бауэр и торопилась взобраться на скамеечку, чтоб достать с самой верхней полки лучшую сигару с золотым колечком на коричневом брюшке.

Старуха дарила Карла особой симпатией: он был другом Бруно, самого Бруно… Мнение Бруно, слово Бруно, желание Бруно деспотически господствовали в семье. Ему не смели, да и не сумели бы перечить.

— Мой друг — Карл Маркс. Любите и жалуйте его, как меня самого. Он еще более умен, чем юн, — сказал Бруно, впервые представив товарища родителям и братьям.

Отныне Карл мог рассчитывать на лучшую сигару, на радостное «здравствуй, Карльхен», на такую предупредительность и заботы хозяйки, точно был одним из ее сыновей.

В течение всего года Карл постоянно посещал семью Бауэра. Он отдыхал в маленьком саду, помогал в типографии Эгберту и терпеливо выслушивал сетования старухи.

Пятого мая Карл проснулся особенно поздно. Он до рассвета, по обыкновению, читал, потом возился с конспектами и лег в постель, когда по улице, громыхая, прокатила тележка молочницы, запряженная неповоротливым козлом. Проснувшись, Карл не сразу вспомнил, что это день его рождения, хотя еще накануне получил несколько поздравительных писем из Трира.

Двадцать один год. Совершеннолетие. Карл подумал об отце. На столе подле чернильницы стоял в бархатной рамке слегка пожелтелый дагерротипный портрет покойного Генриха Маркса. Тонко очерченное лицо окаймленное непослушными волосами. Отец был красивее сына. Тонкий нос, правильный овал и небольшой приятный рот. Карл не унаследовал этих черт лица. Но глаза, лоб были те же у обоих.

Портрета Женни в комнате студента не было. Она упорно отказывала Карлу в этом подарке. Ничто по должно было, по ее мнению, преднамеренно возвращать мысль жениха к ней.

— Если можешь позабыть меня, разлюбить, — пусть так и будет. Либо наша любовь выдержит все испытания и сроками и расстоянием, либо лучше расстаться раньше, чем брак спаяет наши судьбы.

— Ты свободен, — говорила она Карлу на прощание.

Совершеннолетие… Но Марксу не хочется подводить итоги. Он живет, как сам того хочет. Он ничего не боится в жизни и ни о чем не сожалеет. Жизнь превосходна, полна увлекательных задач и целей.

Вспомнив данное Бауэрам обещание провести день с ними, он едет в Шарлоттенбург в тряской карете, до отказа набитой людьми.

Деревья еще голы и по-зимнему мертвы. Весна в Берлине в этом году худосочная, запоздалая. О ней только и разговору в дилижансе.

— Климат изменился со времени великой войны, — говорят убежденно местные старожилы. — В дни старого Фрица с апреля наступала теплынь, цвели деревья.

— Нет, не в войне причина, а в паре, дыме и новых изобретениях.

— Дым поднимается в небо и застилает солнце, — говорили скептики помоложе.

— Вовсе не в том дело, господа, — вмешался долго молчавший пастор. — В ближайшие годы господь посылает нам испытание — комету. Эта хвостатая звезда грозит миру разрушением.

Женщины заохали, мужчины, не сведущие пи в теологии, ни в астрономии, взялись за трубки.

Въехали в Шарлоттенбург. Карл жалел, что пастор был немногословен: студент любил эти своеобразные диспуты в дилижансах. Пассажиры готовились выгружать баулы и корзинки. Захрипел кондукторский рожок, Отирая пыль и пот с лица, Карл протолкался к выходу.

У Бауэров его встретили объятиями и поздравлениями. Торжественный обед обещал быть отличным. Эдгар добыл бочоночек неповторимого баварского пива, и добрый Эгберт согласился снять замусоленную синюю блузу наборщика и обрядиться в белый фартук, чтобы заменить госпожу Бауэр за прилавком. Он бойко торговал табаком, покуда старуха руководила стряпней на кухне и сервировкой стола в чистенькой столовой на втором этаже дома. Предвкушение веселой трапезы и буйного вечера поднимало заранее настроение хозяев и гостей. Решено было после еды танцевать в саду и петь рейнландские и мозельские песни в честь уроженца Трира.