— Вы судите смело и верно, — согласился Ганс, снова удивленный знаниями и верными, отважными суждениями юноши.

Оба закурили сигары, молча осматривая входящих и выходящих.

С шумом ворвалась в комнату компания иностранцев. Долго выбирая место, они наконец сбились в углу, подло газетного столика, и принялись бесцеремонно перетаскивать и сдвигать воедино маленькие квадратные столики. После долгой суеты наконец расселись. Короткий толстый мужчина с гладкой бородкой, остриженной колом, «под Генриха IV», в сборчатом «под Гегеля» берете-колпаке, потребовал ужин и рейнского вина. Он был хорошо знаком кельнерам и, судя по их угодливости и старательности, Щедро оплачивал услуги. Пир обещал быть на славу. Беседа становилась возбужденнее. Все отчетливее звучала французская, перебиваемая немецкими выражениями, речь. Имена Сен-Симона, Ламенне, Жорж Санд перемешивались с Гегелем, Штраусом, Гейне.

— Русские, — процедил, выразительно поджав губы, Ганс. — Только они умеют в течение часа навести такой беспорядок, произнести такое количество слов и с чисто варварской самоуверенностью смешать все понятия, все категории.

— Этот толстяк, вытирающий нос платком — трехцветным французским флагом свободы, — верно, какой-нибудь лендлорд? — заинтересовался Карл.

— За границей он ярый монтаньяр. В своих поместьях изверг и деспот. Впрочем, это не только русская черта, Наши помещики, не говоря о французах, только более прилизанные филистеры.

Появившийся из-за портьеры Шмидт-Штирнер таинственными знаками вызвал Ганса.

— До свидания! Друзья ждут меня рядом, — сказал профессор дружелюбно.

Карл остался один. Русские продолжали привлекать его внимание, Он пересел поближе к газетной стойке. Один из студентов, окружавших быстро пьянеющего северного барина, узнал Маркса — вместе посещали семинары, — потащил его к столу.

— Просим! Здесь все единомышленники, все братья.

Карла толкнули в оживленную толпу и заставили поднять тост за низвержение тирании.

— Я бабувист, я отчаянный безбожник! — вопил русский барин.

Его не слушали. Желчный молодой русский студент патетически читал стихи на своем родном языке. Для Карла впервые прозвучало имя Рылеева. Ему рассказали бессвязно о декабрьских событиях, случившихся двенадцать лет тому назад.

— Это могло стать революцией, — вздохнул желчный студент.

Маркс попытался завести разговор о польском восстании. Он хорошо знал подробности.

— О, Сованский — герой! — согласился русский помещик, которого одни звали «граф», а другие — «Яшка».

Карлу шепнули, что у «Яшки» несколько сотен рабов и большие связи при царском дворе.

— Что сделали вы, господа революционеры, для спасения польской республики, для помощи делу Сованского? — вдруг в упор спросил Маркс русских. Лицо его стало злым, глаза сузились.

Желчный русский студент удовлетворенно усмехнулся.

— Мы, — ответил он, — мы собирались в своих особняках, читали Шеллинга и Оуэна, прорицали, как Якоб Бёме, и пили, находя разрядку в алкоголе для не находящего иного применения и мучившего нас энтузиазма.

— Лучшего времяпрепровождения не мог бы придумать для вас сам русский царь. Вы потопили в болтовне и вине свободу, — сказал Маркс презрительно.

Он сам тут же удивился тому, что не совладал с собой и начал говорить в открытую с этими болтунами, для которых великие идеи — забава, маскарадное домино.

Между тем русский граф с нескрываемым восхищением посматривал на разгоряченное лицо молодого трирца.

— Клянусь! Из этого парня выйдет толк. В нем искра божья. Как его подмыло, будто и не немец! — Последнюю фразу он произнес по-русски. — Mon cher, вот моя визитная карточка, буду рад вас видеть. Мы поговорим подробнее, и, может быть, вы поймете меня.

— Отпусти мужиков на волю, — упрямо потребовал кто-то.

— Не только отпущу, но устрою сен-симонистскую общину, на удивление всей империи.

— Врет! Он всегда щедр, когда получает последний оброк, — пояснил Марксу желчный русский, изучавший юриспруденцию в Геттингене.

Карл встал и, стараясь остаться незамеченным, выбрался в маленький соседний зал. По дороге он бросил в корзину для сора визитную карточку помещика.

В «красной комнате» русские горланили песенки Беранже. Кельнеры, изгибаясь и как бы кланяясь во все стороны, тащили на пир подносы с жареным мясом и винами. В маленьком зале, где очутился Карл, было очень тихо и до одури накурено. Два шахматиста с мрачными лицами убийц готовились нанести друг другу смертельные удары. Выжидали, как два хищника. Карл любил игру в шахматы и остановился над доской. Наконец смертельное напряжение разрядилось. Мат был объявлен. Партия кончилась.

Кто-то кашлянул. Карл обернулся. Поодаль, за зеленым столом он увидел Ганса. Профессор сидел напротив Бруно Бауэра, рядом с большелобым Шмидтом и молодым человеком незапоминающейся наружности. Глубокое молчание господствовало и тут. Глаза сидящих были прикованы к столу. Карл не сразу разобрал, что поглотило внимание молодых ученых.

Так сидеть могут разве что военачальники, изучающие карту расположения сил противника, так сидеть могут врачи, прежде чем вынести диагноз-приговор больному, так сидят за карточным столом игроки. По сосредоточенному спокойствию и медленности темпа Карл догадался, что играли в изнуряющий крейц. Бруно Бауэр казался более других углубленным в размышления. Он нервно перебирал карты, подсчитывая козыри.