Однако по мере приближения к Вене Ксению все сильнее охватывал ужас от предстоящего. До сих пор все шло относительно гладко, но теперь по сто раз на дню ей казалось: люди вокруг нее вот-вот догадаются, что она не та, за кого себя выдает.

Все естественно и сочувственно восприняли факт, что перенесенная авария оставила на здоровье принцессы след в виде небольшого расстройства рассудка: порою ее немного заносит, но это не стоит понимать буквально и брать в расчет, это временно, это пройдет, принцессе просто нужен покой — и всеми силами старались ей его обеспечить.

С того момента, как она пересекла Ла-Манш — в отдельной каюте, с двумя полицейскими в штатском, охраняющими ее персону, — она отчетливо понимала: жребий брошен, пути к отступлению нет.

Но ей повезло: мадам Гиюла — дама за сорок, многоречивая, весьма эмоциональная — пострадала гораздо серьезнее; последствия аварии сказались на ней куда сильнее, чем боль в бедре у Ксении и ее вынужденный маскарад.

Мадам Гиюла никак не могла опомниться от потрясения и все сетовала и причитала, за какие такие грехи ей выпал жребий сопровождать принцессу в Лютению.

— Ах, эта поездка! Дорого же она мне досталась! Долго же я ее не забуду! До конца своих дней! Неужели не нашлось никого помоложе меня? — твердила она, незаслуженно относя себя к дамам в возрасте. — Но, конечно же, я ценю, очень ценю то доверие, какого я удостоена его величеством… конечно. Я очень его ценю, но все же… все же… И что он мне скажет, когда узнает, что приключилось с вашим королевским высочеством? Я чего-то недоглядела? — патетически восклицала она, всерьез полагая, что ее бдительность могла бы предотвратить то, что колеса поезда сошли с рельс. Вот у нее, Ксении, вся жизнь покатилась в другом направлении, думала про себя «ее высочество». И отвечала мадам Гиюле, едва удерживаясь от смеха:

— Вряд ли король возложит на вас всю вину за железнодорожное происшествие! — и вывешивала на лицо спасительную улыбку, изо всех сил стараясь, чтобы голос ее звучал успокаивающе.

— Это с какой стороны посмотреть, ваше высочество! Король Истван очень любит во всем порядок, как вам известно, ваше высочество. А тут такая неразбериха! Всё сбилось, многие слуги теперь нездоровы… Он ожидает, что все будут молниеносно повиноваться его приказам, но не все сейчас это смогут, учитывая полученные увечья, физические и… и душевные! Ах, что же мне делать, что делать? — И снова по кругу.

Мадам Гиюла столь навязчиво упоминала о приверженности короля к порядку, что Ксения заключила: он такой же напыщенный деспот, как и отец Джоанны.

Мать так и говорила Ксении об эрцгерцоге Фридрихе — тиран и деспот!

— Моей жизни пришел бы конец, выйди я за него замуж! — частенько повторяла она. — А твой отец человек добрый, любящий — он любит то, как я думаю, как чувствую… Мне это и нужно. Хотя ему немного не хватает практичности, — деликатно замечала она.

После смерти родителей Ксения не то чтобы осталась ни с чем — оказалось, у их семьи были долги, и все время, сколько они прожили в Литтл Кумб, они едва сводили концы с концами.

Отец ее родом был из военной семьи, и после его смерти ее дед, генерал-майор Александр Сандон, написал ей сухое письмо, из которого Ксения поняла: генерал так и не простил сына за то, что тот оставил службу и полк.

Сугубо деловое письмо генерала было далеко от эпистолярных изысков и утешительных интонаций. Вот что прочла несчастная Ксения, нуждавшаяся в помощи и сочувствии:

«Мне никак невозможно приехать, чтобы присутствовать на похоронах Вашего батюшки. Его братья вместе с полком в Индии. Вам, конечно, известно, что Ваш отец получал от меня пособие в течение последних девятнадцати лет. Полагаю, после его смерти Вы не слишком хорошо обеспечены. Я продолжу отправлять Вам половину той суммы, что я выделял моему сыну. Вы будете получать эти деньги один раз в три месяца при посредстве моих юристов».

В письме не было и намека на то, что дед желал бы повидаться с внучкой, это было обидно, но больнее ей было думать, что он до сих пор обвиняет ее мать в загубленной военной карьере сына. Пособие, которое Ксения должна была получить, составляло чуть менее ста фунтов в год, что означало: ее отец и мать получали двести.

Этого было достаточно, чтобы не умереть с голоду, но теперь Ксения поняла, почему им нужно было так тщательно экономить — даже при такой скромной жизни, какую они вели в Литтл Кумб.

Она думала, что, может быть, выручит какие-то деньги от продажи дома, который, как она знала, был куплен в свое время за счет продажи того небольшого количества украшений, что ее мать все же прихватила с собой при бегстве из Словии.

Но дом был заложен, и к тому времени, когда выплаты ей прекратились и Ксения с тяжелым сердцем продала мебель, чтобы у нее были деньги на жизнь, сумма в банке значилась столь ничтожная, что она всерьез испугалась за свое будущее.

Ей нужно было срочно найти для себя какой-то источник дохода, какой-то заработок. Чем скорее, тем лучше. И когда миссис Беркли милостиво предложила ей место своей компаньонки, Ксения знала: выбора у нее нет.