— Не трогай Господа! — отозвалась я, начиная ощущать слабость и даже отчаяние, потому что впервые слышала, чтобы она говорила искренне.

Однако в пустом доме, перед тем как уйти, я воспряла духом. Я не дам себя сокрушить. Я одна, сказала я себе, значит, я сильнее, чем когда бы то ни было.

— Сорок тысяч франков! — объявила старая еврейка, разглядывая меня из темных глубин своей лавки. Я знала, что золотой браслет стоит по меньшей мере вдвое дороже. Когда я вошла, в ее взгляде зажегся огонек настороженности. Она сразу выделила меня из вереницы арабских женщин, в последнее время часто заглядывавших сюда, чтобы обменять свои старинные драгоценности на модную мишуру.

— Согласна! — быстро ответила я, зная, что торговаться у меня недостанет духу.

Я вышла. Теперь денег хватит доехать до Парижа. А там будет видно. О своем отъезде я никого не предупредила. Накануне я покинула дом в уверенности, что больше гуда не вернусь. Войдя в дом сестры, я словно бы ступила в другой мир. Шерифа, видя, что я не в себе, не задала ни одного вопроса. Она уложила меня в уже привычной комнате, и мне была приятна ее материнская забота. Но назавтра она поспешила туда за новостями.

Выручив деньги, я вернулась к ней. На пороге мне было неприятно поймать себя на том, что я боюсь. Ведь Шерифа, должно быть, побывала там рано утром… Она встретила меня с непроницаемым, вдруг посуровевшим лицом, что придало ей неожиданное сходство с тетей Зухрой.

— Тамани рассказала мне все, — начала она.

Я подумала о том, что вот уже Тамани и распоряжается в доме своих хозяев. И весьма уверенно. Что ж, она взяла реванш.

— Лелла не вернулась, — продолжала Шерифа тоном, в котором, как мне казалось, сквозило неодобрение, — она так и не вернулась. И Фарид со вчерашнего дня не показывался дома. Зинеб думает, что он отправился ее разыскивать.

Весь день я пробыла в одиночестве. Провалялась в постели. Снаружи над городом нависли тяжелые, грозовые тучи. Мне пришлось закрыть жалюзи; сквозь них в комнату просочился луч, в котором плясали пылинки. Вошедшей было Шерифе я бросила отрывисто, словно приказала:

— Оставь меня.

Наградив меня долгим взглядом, она закрыла за собой дверь. Когда она ушла, у меня возникло такое ощущение, будто она подвергла меня каре.

* * *

Мое путешествие началось с того состояния размягченности, которое обычно следует за расставанием. Я колебалась в выборе между самолетом и кораблем. Впрочем, способ передвижения был мне безразличен: какая разница, займет ли переезд четыре или двадцать четыре часа. Как случается во всех путешествиях — в том числе и в самом большом, каковым является жизнь, — лишь в самые последние минуты, во время захода на посадку, перед тобой на краткий миг ярко предстает оставленное позади. Только тогда отчетливо понимаешь, с чем ты готова расстаться и почему ты уехала.

Я вспоминала сцену, происшедшую перед моим отъездом. Я безвольно лежала на кровати, привыкая к тревоге, когда вошла Зинеб.

Чмокнув меня в лоб, она села у меня в ногах и принялась ждать. Я решительно задала первый вопрос:

— Фарид вернулся?

— Да, — ответила она со вздохом. — Да… Он вернулся с Леллой.

— И где же она была? — негромко спросила я.

— У своих родственников — ну, тех, у кого мавританская баня, да ты их знаешь… Представляешь, столько лет с ними не виделась…

Тут я расхохоталась.

— Что это ты? — спросила Зинеб, сбитая с толку.

Итак, понадобилось двадцать четыре часа, чтобы восстановить тот порядок, на расшатывание которого я положила столько времени, слов и энергии! Двадцать четыре часа на то, чтобы вернуть дом во власть прежней тишины и скуки… Уж лучше мне было бы гоже смолчать. Или уйти.

Тут глаза Зинеб засверкали, голос оживился, и она склонилась ко мне:

— Угадай, что я тебе сейчас скажу…

— Ну…

— Потрясающая новость! Фарид сообщил мне ее сегодня утром. Я примчалась сюда, поделиться ею с тобой, потому что дома все настолько однообразно, что я бы не смогла сохранить это в секрете.

Я выжидающе молчала.

— Лелла выходит замуж… Есть один коммерсант из Маскары, который в последнее время добивается ее руки. Она наконец дала согласие.

— И правильно сделала! — холодно отозвалась я.

* * *

В динамиках объявили, что полет подходит к концу. Через пять минут — посадка. Я посмотрела в иллюминатор. Сквозь разорванные облака огромным, бескрайним пятном проглядывал город. Моя улыбка навстречу Парижу вновь обрела былую беззаботность.

* * *

Я увидела, как он вышел из углового здания на улице Медичи. До этого я минут десять прождала его с бьющимся сердцем. Так трудно было укротить радость, не броситься к нему со всех ног. К нему в кабинет я подняться не захотела: ему бы это не понравилось. Отсюда я видела окна четвертого этажа. Это там, говорила я себе. Смотрела на часы. Только бы он не задержался! Может быть, он уже на лестнице…

Я приняла решение: противоположный тротуар шел вдоль Люксембургского сада. Я пересекла улицу. Вошла в парк и села напротив здания, за решетчатой оградой. Отсюда я увижу, как Салим выйдет. Провожу его на расстоянии, пока он будет идти к своей машине, которую я заприметила у «Одеона». Прежде чем он в нее сядет, я окажусь с ним рядом, постараюсь поздороваться с ним небрежно, как если бы мы расстались накануне, как если бы… Он вышел.

Он вышел; и весь мой план, выстроенный лишь наполовину, рухнул. Он был не один. Его сопровождала чета. Я последовала за группой по аллее сада. Мне нужен был этот сюрприз; слишком долго я его готовила. Стоит ему расстаться с этими людьми — и я тут как тут… Я вышла на тротуар. Теперь ему достаточно было оглянуться, чтобы меня увидеть. Я представила себе, как увижу его лицо, которое озарится радостью. И уже предвкушала это удовольствие.