Я остановила этот поток:

— За меня не беспокойся, Шерифа. Моя жизнь будет такой, как я захочу.

Взглянув на меня, Лелла наконец поняла, что прошедшие дни ничего во мне не погасили. Я вовсе не рассчитывала отсидеться. Я просто ждала Фарида.

* * *

Они объявились с наступлением ночи. Зинеб — бледная, как в тот день, когда она впервые переступила порог этого дома. Припухшие от многодневного плача глаза. Фарид — напряженный, с нахмуренными поверх близоруких глаз бровями. Прямой как палка, чтобы показать всем, что в отличие от Зинеб он умеет совладать с горем.

Сначала они остановились внизу. До меня донеслись громкие сетования Лла Айши, исполненные в жалобно — лирическом стиле, который она приберегала для исключительных обстоятельств. Потом Фарид пересек дворик, поздоровался с Лла Фатмой и, прежде чем войти к Си Абдерахману, обменялся с ней несколькими фразами. Поскольку Сиди совершал молитву, Фариду пришлось подождать. Так что у меня было время собраться с мыслями.

Привлеченные голосами, вышли Шерифа и Лелла. Шерифа устремилась к Зинеб с громкими возгласами; их объятия сопровождались бурными проявлениями чувств. За ней подошла Лелла. Новые излияния, на сей раз более сдержанные. Увидев, что они поднимаются, я вошла в свою комнату.

Хотела подготовиться к встрече с Фаридом.

* * *

Ничего не произошло, если не считать того, что Фарид стал еще молчаливей и за столом в его присутствии царила тишина. Я не знала, чем объяснить его мрачность: то ли случившимся с Зинеб, то ли подозрениями, которые он мог питать в отношении меня. Он так и не заговорил со мной. Поздоровались мы сухо, едва разжимая губы. Я ждала, злясь на него за то, что он не спешит расспросить меня. Ведь стрелы, пущенные Тамани, не могли не заронить в его душу сомнение…

Еще более укрепилась я в этой уверенности, когда Зинеб, которая в отношениях со мной вернулась к роли девчонки — заговорщицы, донесла мне, что в ее присутствии Фарид озабоченным тоном спросил у Леллы:

— Далила в ту ночь действительно была у Мины? Тамани позволила себе какие-то гнусные намеки, на которые я не счел нужным отвечать. Раз вы мне сказали…

Конечно, — чуть поспешней и чуть громче обычного отозвалась Лелла, — а где же она, но-вашему, могла быть? Она спросила у меня разрешения… я его ей дала.

— Да-да, конечно… — задумчиво протянул Фарид.

Пересказывая мне эту сцену, Зинеб оживилась и помолодела. Все как будто начиналось сначала, но в более сгустившейся, предгрозовой атмосфере… Это не миновало и Зинеб. Возможно, она чувствовала, что ею снова пренебрегают: и вечно отсутствующий Фарид, и надменная Лелла. То, что она передавала мне их разговоры, было, по сути дела, неосознанной попыткой взять над ними реванш. Ее рассказы я пропускала мимо ушей. Иногда она с затаенным любопытством — видно, не забыла мои признания касательно Салима — расспрашивала:

— Ты правда была у Мины?

Рассматривая ее, я думала о Фариде. Досадовала на него за то, что он не сумел оградить жену от притягивавшего ее мутного потока. Достаточно увидеть выражение лица женщины, когда она вымаливает раскрыть секрет, услышать ее искусительный шепот, чтобы немедленно возникло желание стряхнуть с нее наваждение, вытолкать ее на яркий солнечный свет…

Я презрительно усмехнулась:

— Ладно, я скажу Мине, чтобы она зашла как-нибудь на днях. Спросишь у нее сама.

Только произнеся эти слова, я наконец поняла, что отказываюсь от отсрочки, которую предоставила мне Лелла. Равно как и от терпеливого ожидания — даже ценой своего собственного счастья.

* * *

Салим писал мне пространные письма. Пока отсутствовал мой брат, он посылал их мне прямо на домашний адрес. Теперь же он не знал, как поступить. В конце концов в последнем послании он высказался в форме просьбы, но тоном человека, заранее уверенного, что ему не откажут: «Конечно, мы могли бы переписываться через какого-нибудь посредника. Не знаю почему, но это мне претит. Я предпочел бы вовсе тебе не писать. Но ты сможешь иногда посылать весточку о себе? Сможешь вынести мое молчание? Хватит ли у тебя терпения еще и на это? И ведь придется… Время пролетит быстро. Целый месяц прошел с тех пор, как я уехал».

Целый месяц! Ну уж нет, здесь время текло нескончаемо долго. Как далека уже та испуганная, дрожащая от озноба девушка, которую ты оставил тем летним утром! В тот день она была готова восстать против всех. Месяц терпения, лжи состарил меня. А в последнее время я почти привыкла к этой тусклой, лишенной событий жизни.

Нежиться в ленивой истоме мне нравилось всегда. Но я уже не ощущала, как раньше, сквозь пелену вялости, сквозь череду пустых дней свою прозрачную, звонкую юность — словно смотрелась в холодный ключ. Теперь же я опасалась, как бы и мне не покрыться коростой свойственного этому дому лицемерия.