Самокрутка в пальцах Кея все не разгоралась. Он приложил косяк к камню, и бумага с травой вспыхнули, словно спичка.

– Хорошего дня и доброй ночи, – сказал юноша, неведомо к кому обращаясь.

Неведомо к кому, потому что вряд ли он обращался к двум странным созданиям, засевшим в камышах.

Некогда, еще при Королеве, море звалось Ледяным. И действительно, слой льда толщиной в три фута держался в заливе с октября до мая. На льду нежились жирные тюлени, на тюленей охотились белые медведи, а на медведей (как, впрочем, и на тюленей) – местные жители с костяными копьями и гарпунами, и все оставались довольны. С приходом в Третий Круг Господ W, P и F море не то чтобы отступило, а попросту исчезло, оставив после себя лужицы – настолько соленые, что вода в них не могла даже протухнуть. Тюлени вымерли. Белые медведи разбрелись по пустыне, где их истребляли бьярмы и дикие сатсу. Некоторых приручили ромале и таскали теперь измельчавшее потомство северных исполинов по ярмаркам. На побережье прежде Ледового, а ныне Сухого моря, как и везде в Третьем Круге, млекопитающие сдавали позиции птицам и ящерам, чей расцвет наступал с пугающей быстротой. Впрочем, речь не о нынешних скудных временах.

В дни Королевы жители рыбацких деревушек и городков, расположенных к юго-востоку, с нетерпением ждали, когда залив очистится ото льда, дабы спустить на воду быстрые джонки и пузатые торговые когги. Чтобы ускорить этот процесс, в конце апреля в прорубь обычно швыряли красну девицу, привязав ей к ногам для верности здоровенный булыжник. Красны девицы в тех краях неплохо умели плавать и, возможно, разобрались бы как-нибудь и с булыжником, если бы быстрое течение не сносило их к северо-западным фьордам. Здесь, в узких и темных протоках, они находили вечный покой среди упавших с берега перегнивших сосен, камней и ракушек, иллюзий и обещаний. Пескарники вили гнезда в их волосах и высиживали икру, слепые зеркальные нубии отражали желтый оскал их зубов, и ручьевики строили из бисеринок их красных ожерелий свои домики. Девицы тихо и упрямо ждали Конца Времен, дабы восстать из сырых могил и укоризненно взглянуть в глаза погубителям.

Море отступило. Сосновые леса и затененные фьорды поглотила горячая степь, а затем и пустыня. Конец Времен не настал. Местные пугали редких простаков-туристов из Города рассказами о притаившихся на солончаках голодных чудовищах и под шумок шарили по карманам доверчивых слушателей. Кей без особого интереса смотрел на два объеденных водой и рыбами девичьих трупика, делавших жалкие попытки расчесать обесцвеченные солью волосы раковинами гребешков. Девицы прихорашивались, как могли, в ожидании справедливого решения их горьких судеб. До бедняжек так и не дошло, что исчезнувшая вода ничему не положила конец и ничего не решила. Вода просто испарилась, ушла под землю, просочилась в бесчисленные и бездонные норы-червоточины, испестрившие берег за спиной Кея. Ракушечник напоминал хорошенько изгрызенный червями сыр. Сделаешь неверный шаг – и ухнешь в самую пропасть и в темноту, к земным корням, нависшим над небом Четвертого Круга. Караванщики называли это место Сквозными Дырами.

Стремительно темнело, словно иссохшая корка бывшего морского дна жадно сосала кровь из заката. Еще минута, и в колеблющемся воздухе над солончаками остался лишь слабый карминовый след, а затем угас и он. Загорелись глаза утопленниц – начинка фосфорических раковин, неоновый след кочующего с теплым течением планктона. Кей отшвырнул маленький, не больше ногтя, окурок, сплюнул, встал, развернулся и пошел туда, где мерцал далекий и неуверенный огонек костра – вспыхивал и гас, словно пламя на сквозняке, хотя тяжелый воздух над солончаками был неподвижен. И все же что-то сквозило там, приоткрывались невидимые двери. Кей шел, осторожно ступая в обрушившейся на мир темноте, тщательно выбирая, куда поставить ногу. Юноша не знал, что случится, если он провалится в одну из червоточин. Возможно, ничего. Возможно, вечное падение в никуда. Проверять на деле ему не хотелось. Ночь поднималась с земли и окутывала его лодыжки, поясницу, плечи, а вместе с ночью поднимался туман. Холодные языки льнули к идущему, кружили, не отпускали и почти уже скрыли неверный огонек костра. Кей ускорил шаги.

Впрочем, все это случится намного позже, а пока…

Герда так долго ждала этого дня. Так долго, что ожидание успело стать привычным, и смысл, казалось, был уже в самом ожидании. Когда ожидание длится не месяцы – годы, событие, как правило, разочаровывает. «Это разочарование, – сказала себе Герда, – просто разочарование, эта пустота и тоска, и нежелание надавить на спуск. Сейчас пройдет».

Глаза Джейкоба и волосы посветлели. Странно. Обычно с возрастом волосы темнеют, словно на них налипает житейская грязь, налипает и уже никак не отмоется. А Джейкоб будто непрерывно смотрел на ясное и холодное северное солнце. В остальном он мало изменился. Ну, подрос. Герда тоже подросла.

Палец никак не желал подчиняться, и тогда Герда, до боли закусив губу, постаралась вспомнить: вот Миранда мечется в постели в бреду. Руки ее покрыты ожогами – добрая булочница пыталась разгрести завал, еще дымившиеся балки и обломки мебели, чтобы спуститься в погреб Шауля, и двое дюжих парней из соседней лавки вместе с Иенсом не смогли ее удержать. Вот она шепчет, бормочет, твердит в бреду, отталкивая руки Герды и смоченное в уксусе полотенце: «Слуга Королевы… Оставь его, Слуга Королевы! Не тронь моего Шауля, я все тебе расскажу…» А вот и сам Шауль. Тела его так и не нашли. Все в подземной части лаборатории выгорело дотла, начисто стерло взрывом. Поэтому его можно вспоминать живым, сутулого старика в широком плаще, вечно покашливающего – он курил трубку, знал, что табак вредит здоровью, да все никак не мог бросить. Вот он протирает очки, снимает с полки книгу и кладет на конторку перед Гердой. Сама Герда сидит на стуле, болтает не достающими до пола ногами, грызет леденец из жестяной банки, кисловатый, с едва заметным привкусом пыли. Шауль тычет в страницу узловатым пальцем и говорит: «Давай же, девочка, читай». Герда охотней съела бы еще один леденец, однако старик добрый, нельзя его огорчать – и она, сморщив от усилия лоб и высунув кончик языка (язык в розовой анилиновой краске от съеденного леденца), с усилием разбирает литеры старинной азбуки.

Вот Иенс, бледный после пьянки и такой жалкий, вот Туб, с отвращением глядящий на «Механический цветок» и уходящий, сгорбив спину и косолапо ступая, в катакомбы, вот Вигго – его Герда и не видела трезвым. Сотни убитых у театра, тысячи умирающих в тесных, дымом и копотью пропахших конурках, старый рабочий, которому на заводе кислотой выжгло глаза, мерный топот Стальной Стражи по ночам, бесконечные и безнадежные гудки фабричных сирен на рассвете… Это все – он, светловолосый парень с холодными голубыми глазами, которого когда-то звали Джейкобом. Когда-то, тысячу лет назад или еще больше, в Долине они вместе шагали по крутой тропке к дому бабушки, и Джейкоба надо было держать за руку – он так и норовил свернуть с тропы, убрести за пересекшей дорожку ящерицей или просто упасть на спину, сорвать и засунуть в рот травинку и долго, бесконечно долго смотреть на уплывающие облака. Тогда маленькой девочке, сейчас называющей себя Гердой, казалось, что если не взять мальчика за руку, он так и уплывет с облаками. И вот – не удержала, уплыл. Герда поняла, что сейчас заплачет, а этого делать было никак нельзя. В конце концов, выстрел – не самое страшное. Самое страшное случилось несколько месяцев назад, когда Герда увидела Кея впервые.

Уже тогда, сложив картину случившегося в аптеке Шауля из горячечного бормотания Миранды – приходя в сознание, старуха отказывалась говорить о пожаре или твердила о каких-то тенях, – уже тогда девушка поняла, что надо молчать и ждать. Ни слова Иенсу. Иенс ведь словно порох, тронешь – взорвется. И он так любил Шауля. Он непременно кинулся бы восстанавливать справедливость и только погиб бы напрасно. Нет, надо ждать и молчать. Слуга Королевы в Городе. Когда-нибудь их с Гердой пути пересекутся, и вот тогда… Девушка специально напросилась с Иенсом в катакомбы, хотя тот ворчал и долго не хотел брать ее с собой, и там у какого-то пьяного в доску борца за лучшее будущее она вытащила из кармана маленький пистолет и хорошо, очень хорошо спрятала. Сердце ее в тот день пело. Иенс не пострадает. Вообще больше никому не придется страдать. Только бабушка так и не дождется ее. Герда не сумеет выполнить бабушкино поручение, и это, конечно, плохо. Но может, и не стоит возвращать в Долину вырвавшегося на вольный свет мальчишку. Может, Джейкобу хорошо где-нибудь вдали от всей этой мерзости, думала Герда. Может, он, как и говорил много раз, ушел с Караванщиками. Джейкоб далеко-далеко и никогда не увидит и не узнает, что за горькая судьба постигла его маленькую подружку… Как она ошибалась!