Поездка в Москву сразу же принесла ансамблю известность. 55-я армия Ленинградского фронта могла гордиться своим детищем.

А в конце сорок четвертого года состоялся общественный просмотр программы ансамбля в Ленинграде. В зале находились народные артисты, выдающиеся мастера драмы, балета. Ю. Юрьев, А. Брянцев, Н. Черкасов, О. Иордан, О. Евлахов восторженно говорили о виденных танцах. Решили просить соответствующие организации об отзыве танцоров из армии: война приближалась к своему завершающему этапу. Перед бывшими воспитанниками Дворца пионеров раскрывались новые горизонты творческой работы в строю гражданской армии искусств.

В День Победы обрантовцев видели на Дворцовой площади. Они танцевали посреди огромной толпы радостно возбужденных людей. Снова поскрипывали дощатые подмостки под ногами, снова не было вокруг тишины, только вместо артобстрела гремел теперь праздничный салют. А вечером, собравшись вместе, они вспоминали военные дороги и — свой самый необычный концерт на войне.

Однажды, в сорок втором, в Колпино, в двух шагах от огненного рубежа, танцорам агитвзвода предложили выступить перед солдатами в минуты короткой передышки. Бойцы и артисты укрылись от огня на территории полуразрушенного завода. Танцевать предстояло… на поду огромной печи!

И вот начался этот танец в самом чреве печи, когда приходилось наклонять голову, чтобы не удариться о нависший сзади низкий свод, когда надо было укорачивать шаг, чтобы не столкнуть партнера с маленькой черной площадки, изъеденной огнем. Бойцы, возбужденные только что отгремевшим боем, растроганно смотрели на мальчиков, которые так рано узнали войну, на маленьких танцовщиц из прекрасного далекого дворца, шагнувших в самый огонь…

Помните сказку Андерсена?

И разве не правда, что сказки очень похожи на действительность?

В кочегарке Театра драмы имени Пушкина лежал на кровати человек. Его лицо и руки были покрыты дистрофическими язвами. Никто не поверил бы сейчас, что лицо это было красиво, что эти потемневшие руки со скрюченными пальцами привыкли к постоянной заботе и холе. Глядя на отросшую щетину ввалившихся щек, трудно было представить себе, что человек этот никогда не позволял себе выйти из дома иначе, как идеально выбритым, благоухая тончайшей мужской парфюмерией, вычистив ботинки до степени зеркальности.

Николай Владимирович Левицкий, начальник штаба МПВО театра, слег в середине роковой первой блокадной зимы. Он лежал в кочегарке, где температура воздуха держалась на несколько градусов выше уличной, и нервничал. Ему казалось, что огромный коллектив людей, живших и работавших в здании театра, остается беспризорным, недостаточно организованным на случай прямой опасности.

Возле Левицкого сидел один из бойцов пожарной сторожевой охраны, старый театральный суфлер Степан Андреевич Бутков.

— Как с дровами, Степа? — еле шевеля языком, спросил Левицкий.

— Опять ездили на Охту, — сказал Бутков. — Тяжело очень: в такой морозище самый ветхий деревянный домишко превращается в железобетон.

— Но ведь другого топлива нет…

— Нету, Николай Владимирович, — вздохнул Бутков. — А ведь жить-то надо, до самого нутра промерзли. Придется снова ехать. Вы-то как себя чувствуете, не лучше?

— Нет, Степа, не лучше.

— Не надо ли чего, пока я здесь, Николай Владимирович?

— Ничего не надо. Вот только не сходишь ли за кружкой, кипятку хочется попить.

— Сейчас, Коленька, я мигом…

Бутков поднялся и медленно вышел из кочегарки.

Прошло довольно много времени, а суфлер не возвращался. К постели Левицкого изредка подходили бойцы охраны, пожарные — взглянуть, как себя чувствует Николай Владимирович. Подходили, глядели с тревогой, серьезно и деловито, и отходили прочь.

— Что ж вы, черти, не можете своему начальнику даже кружки кипятку принести! — сказал, наконец, Левицкий. — Бутков уж с полчаса пошел и пропал!

— Сейчас, Николай Владимирович, принесем, — сказал один из пожарных. — А Бутков умер. Мы его уже и в морг отнесли.

Вскоре Левицкому стало еще хуже, и его определили в стационар, в «Асторию», с диагнозом: дистрофия второй степени. Он пролежал там около двух месяцев. Вернулся он в театр, когда уже совсем по-летнему пригревало солнце и в сквере перед театром упорно пробивалась к небу тощая, прозрачная трава. Левицкий неторопливо обошел вверенное ему здание со множеством лестниц и причудливых переходов, закоулков и тупиков. А потом сел за письменный стол в помещении парткома, где находилась его штаб-квартира и где стоял в углу военного образца вещевой мешок. Аккуратно, крупным, четким почерком — каждая буква стояла чуть наклонно, но самостоятельно, без «подпорок» — Левицкий записал на листке желтоватой бумаги имена умерших артистов.