Выслушав рассказ Зайца о бомбежке которую тот наблюдал с террасы от начала до конца, Синиша, думая о чем-то своем, повторил несколько раз:

— Союзники близко, дядюшка Заяц, уже близко!

Синиша попросил Зайца сегодня же осмотреть разбомбленные районы Белграда, постараться определить размеры разрушений и, кроме того, узнать, но пострадали ли какие-либо из интересующих его домов, — номера их он назвал Зайцу особо. Сообщить об этом можно на Топчидерский холм, а уж «дети» или Вуле свяжутся с ним.

В сумерках, измученный и подавленный видом развалин и трагических сцен, Заяц вернулся домой.

Он застал Маргиту и Тигра за обсуждением планов бегства из Белграда куда-нибудь в надежное и тихое пристанище. Маргита осыпала Зайца попреками в бесчувствии к ней и «к ребенку» — вместо того чтобы позаботиться о семье, он только и знает что шляться на Топчидерский холм. Она трещала без умолку, не заботясь, слушают ли ее. Заяц с чувством отвращения, смешанного с жалостью, смотрел на эту растрепанную, нечесаную и немытую, неряшливо одетую женщину.

Маргита твердила, что этой ночью Белград будет стерт с лица земли, — это ей доподлинно известно, — и, забывая упреки и брань, которыми за минуту до этого она осыпала Зайца, умоляла его сказать, куда бежать.

— Никуда.

Онемев от изумления, Маргита с ненавистью посмотрела на него и, заикаясь, продолжала бормотать сквозь слезы бессвязные слова, но потом в ней вскипела былая ярость, и, разразившись потоком бешеной брани, она подскочила к Зайцу и, стуча кулаком по столу, заверещала:

— Как это никуда? Да я побегу хоть на край света. Ты можешь подыхать, как дурак, каким всегда и был, а мне моя жизнь дорога. Я… я… — И она разрыдалась в бессильной злобе.

В конце концов ему удалось уйти и запереться в своей комнате. Некоторое время до него еще доносились крики и топот, а перед глазами вставали страшные картины разрушений, развалин домов, искалеченные трупы, завернутые в обрывки обгоревших ковров. Но вскоре смертельная усталость сморила его, и он забылся тяжелым сном.

На рассвете его разбудила шумная возня и хлопанье дверей. Пришлось встать. Маргита обрушилась на него с вопросами: куда бежать? Где раздобыть транспорт? Что брать с собой и как быть с тем, что остается? Все еще под тяжким впечатлением от вчерашних картин, Заяц пропускал мимо ушей жалобы жены, в полном здравии носившейся по благоустроенной квартире и оглашавшей ее громкими стонами и воплями, не в пример тем, кто вчера в молчании стоял над развали нами того, что некогда было их кровом и домом.

— Заяц! За-яц! — время от времени взывала Маргита, но он не откликался, словно это относилось к кому-то другому.

Маргита упаковывала в чемоданы «самое необходимое», она набрасывалась на вещи, хватала их без разбора, кидалась на них хищной птицей, но вдруг заливалась слезами, руки ее опускались, и она бессильно садилась прямо на пол перед открытыми чемоданами. Собравшись немного с духом, она снова принималась безуспешно звать Зайца, то всхлипывая, как ребенок, то бранясь и сквернословя, как уличная девка.

Тигр вертелся возле матери; он сник и притих и, как вчера, не говорил ни слова, а только испуганно хлопал глазами; встречаясь взглядами, мать и сын смотрели друг на друга, как двое потерпевших крушение, пока Тигр не отворачивался от нее, а она не принималась со слезами укладываться. От их практичности и наглой самоуверенности, казавшейся неиссякаемой, не осталось и следа.

Когда совсем рассвело, Тигр согласился выйти на поиски автомобиля, такси или грузовика, а на худой конец подводы. Дрожащими губами Маргита шептала сыну напутственные слова:

— Иди к немцам, иди куда хочешь, заплати, сколько потребуют, но без машины не возвращайся!

В то утро в доме не было ни минуты покоя. Маргита увязывала узлы, кричала, плакала, отдавала распоряжения — о вещах, об отъезде, рассуждала вслух и опровергала сама себя. Она обзванивала всех знакомых, а когда какой-нибудь номер из пострадавших районов Белграда не отзывался в сердцах плевала в телефонную трубку.

Заяц сидел посреди комнаты и молча завтракал. Укрощенная, бессильная жена смотрела на него со злостью, но в то же время со страхом и почтением.