— Хорошо, если у тебя железные нервы.

Продолжая спокойно есть, Заяц подумал о том, что, может быть, впервые за двадцать лет он чувствует себя свободно за своим столом и спокойно, с аппетитом ест, совершенно не заботясь о Маргите, попросту ее не замечая и не испытывая от ее присутствия гнета, раньше всегда давившего на него. Когда она обрушилась на него с новым потоком бессвязных жалоб, возносивших собственную ее дородную персону и драгоценное имущество до уровня мирового значения, он холодно ее прервал:

— Не в тебе дело. Речь идет…

Он объяснялся с ней твердо и прямо, без обиняков, но и без злобы. И при этом смотрел ей в глаза, впервые нисколько их не боясь (в отличие от прошлого, когда он боялся и не видя их); в них не было ничего особенного; это были самые заурядные глаза, не слишком умные и не слишком глупые, и сейчас в них не отражалось ничего, кроме бесконечной растерянности и тоски. И подумать только… Ах, ему было и смешно и досадно, но желания смеяться и досадовать не было. Он только понял, что освобождение его, начавшееся много лет назад, сегодня завершилось.

С этим ощущением он успокаивал жену, как малое дитя или старуху, во всем видевшую непреодолимые трудности и страхи.

Тигр возвратился с подводой. Между матерью и сыном снова вспыхнула бессмысленная и слезливая перебранка. Заяц старался их примирить, объяснить им их собственные путаные мысли и желания и давал дельные советы. Впервые его слова принимались без возражений.

Решено было перебраться в Железник к знакомому крестьянину, который много лет носил им молоко. Мать и сын не могли скрыть искренней радости, когда услышали, что Заяц, «само собой разумеется», останется в городе и будет смотреть за домом.

Теперь все пошло быстрее и легче. И все-таки Маргита задерживалась у каждой двери, крестилась, бранила управляющего, сносившего вещи, и кричала Зайцу:

— Смотри за всем… Окна не забывай открывать… В зеленой коробке осталось печенье, новую не начинай…

Но вот наконец спустились по лестнице. Заяц помог разместить скарб. Маргита то и дело вскрикивала, вспоминая о забытых вещах, но тут же обнаруживала их в одном из своих необъятных карманов. Вскоре чемоданы всех размеров и узлы были погружены. Маргита поместилась возле возницы, и он велел ей подобрать беспомощно свисавшие ноги. А Тигр, по-прежнему занятый собой, но жалкий, потерянный и совсем не похожий на того зверя, именем которого он назывался, взгромоздился на тюфяк, положенный поверх чемоданов.

Подвода тронулась; стоя в воротах, Заяц помахал им вслед рукой, будто провожая на загородную майскую прогулку.

Возвратившись в опустошенную квартиру, которая, казалось, перенесла налет грабителей. Заяц прибрал вещи, закрыл распахнутые дверцы шкафов и расставил все по местам. Затем он вымыл руки и с чувством облегчения и полной свободы опустился в глубокое кресло. Так он сидел, пока не вспомнил, что должен передать на Топчидерский холм собранные вчера сведения. Посмотрел на часы и вскочил. Было десять часов.

Только в конце улицы Князя Милоша Заяц обратил внимание на то, что все пешеходы и автомобили движутся в одном направлении — из города. Не успел он подняться по круто взбегающей вверх улице и дойти до перекрестка, от которого влево отходит дорога на Дединье, как завыла сирена. Вслед за ней — вторая. Это был сигнал непосредственной опасности. Заяц ускорил шаг, чувствуя, что весь обливается холодным потом. Мимо него на полном ходу проносились машины, набитые немецкими солдатами, офицерами и штатскими, все они спешили на Дединье и Топчидер.

Недалеко от перекрестка, у Звезды, его догнала молодая крестьянка с перекинутой через правое плечо связкой пустых бидонов из-под молока и узлом за спиной. Лицо ее пылало от возбуждения, она шла торопливым шагом, подавшись вперед и почти не сгибая ног, — характерной походкой крестьянки, привыкшей к тяжелой ноше. Она спросила Зайца, что это за сирена — «просто так» или «та самая»?

— Поторопись, поторопись! А всего лучше сверни в лесок, — ответил ей Заяц таким тоном, будто знал наперед дальнейшее развитие событий.

— А, чтоб им всем пусто было, проклятым!

Полные, свежие губы крестьянки и блеснувший ряд крепких, свежих зубов создавали иллюзию улыбки на ее взволнованном лице.

Со стороны Дуная подали голос зенитные батареи. Все ускоряя шаг. Заяц свернул к улице Толстого. И крестьянка, поколебавшись, тоже свернула за ним с Топчидерской дороги. Она догнала его у дома Дороша и попросила приютить ее, — куда же ей деваться одной?

В саду и возле дома ни кого не было. Даже куры куда-то попрятались. На зов Зайца из подвала показалась Мария. Она сидела там с Драганом при свете свечей. Дорош и Данина еще утром ушли с соседями куда-то в Кошутняк [15] или на Банов холм, чтобы там пересидеть новую бомбежку.