Анна (возвращается одна.)

Ты плачешь, мальчик?

Хельмут.

Дурацкими... Шутовскими слезами, Госпожа.

Анна.

Не надо так шутить.

Хельмут.

А если ничего другого не остается?

Анна.

Что за дистанция образовалась между нами?

Хельмут.

Только из слов, Госпожа, которые я не смею произнести.

Анна.

Ты стал невыносим.

Хельмут.

Хочешь, кое-что расскажу?

Анна.

Да, пожалуйста!

Хельмут.

В этот вечерний час некий негоциант заходит в пивную, выпивает стакан пива, закусывает, ударяет кулаком по столу с таким видом, будто всё здесь хочет разгромить... И тут, внезапно вспомнив про письмо, написанное одной дамой, коей он насладился семь лет назад, ухмыляется и рассказывает приятелю о своем давнем приключении с этой редкостной шлюхой.

Анна.

Ты слишком далеко заходишь в своем бесстыдстве!

Хельмут.

Я только хотел рассказать, что стало с твоими семью любовниками.

Анна.

Не хочу слушать - ты будешь распространяться о том, как они проводят время в пивных да борделях.

Хельмут.

Ошибаешься: среди них есть один, который пишет великолепнейшие картины, какие только можно измыслить.

Анна.

Только попробуй продолжать в том же духе, и я от тебя уйду.

Хельмут.

Ты не делаешь ничего, чтобы спасти меня от ужасного страха. Анна.

Да что с тобой?!

Хельмут.

Предположим, что к тебе придет кто-то, кто любил тебя гораздо дольше, чем семь лет, и ради тебя нес на своих плечах нечеловеческую тяжесть, и что он попросит о милости: чтобы впредь ты любила только его и никого другого... но чтобы не причисляла к любовникам, которые прежде овладевали тобой... Ты бы исполнила такое желание?

Анна.

Ты сам знаешь: если всё это правда, я окажусь в его власти.

Хельмут.

Кем бы он ни был?

Анна.

Ты разве не понимаешь, что я не вправе спрашивать, кто он?

Хельмут.

Хорошо. Это меня успокаивает... Я хочу рассказать тебе еще одну историю.

Анна.

Если в ней больше присутствия духа, чем в предыдущих, - расскажи.

Хельмут.

Поскольку всё, случающееся в реальности, преисполнено духа, он будет присутствовать и в этой истории... Так вот, я недавно встретил на улице нескольких парней.

Анна.

Ну, и что дальше?

Хельмут.

Они принялись надо мной смеяться.

Анна.

Ну и? Они что-то говорили?

Хельмут.

Они разговаривали в своем кругу; но стояли не очень близко друг к другу, и некоторые их слова просочились наружу сквозь просветы между телами.

Анна.

Они обсуждали какую-то тайну?

Хельмут.

Конечно; но - ставшую достоянием гласности, поскольку я-то ее услышал; правда, она бы и по другим причинам стала достоянием гласности... Я-то в любом случае не распространил ее дальше, ибо был к ней причастен изначально.

Анна.

Как это? Объясни!

Хельмут.

Ну, речь ведь и шла обо мне.

Анна.

О тебе?

Хельмут.

Да. А достоянием гласности тайна сделалась потому, что меня публично назвали сутенером.

Анна.

Ты при своем уме?

Хельмут.

Нет, но зато я при правде: я ведь рассказываю о парнях, которые насладились тобою, а после отправились к другим шлюхам и уже там узнали, как называется дело, которым занимаюсь я.

Анна.

Что ты несешь! Я тебя не понимаю... Я думаю, ты хочешь быть жестоким со мной!

Хельмут.

Вовсе нет... Но, если можешь, наберись терпения и послушай, что я скажу дальше.

Анна.

Постараюсь.

Хельмут.

Однако другие шлюхи оказались слишком дорогими, а зуд у этих бедолаг не прекращался, и потому они захотели вновь попытать счастья с тобой. Некоторые, правда, опасались, что при твоей дешевизне нельзя быть уверенным в отсутствии определенных болезней; но другие разуверяли их, ссылаясь на мнение некоего врача: что, мол, дорогие проститутки тоже опасны.