По дороге на работу, с ужасом вспоминая прошедшую ночь, Сашка думал о том, что всё случившееся с ним отнюдь не ново. Он припомнил роман Стендаля "Красное и Чёрное" и подумал, что всё это давно изучено, описано и осмысленно. А потому даже каждое последующее его желание и действие предопределены. И любая его мысль и чувство уже не новы. Всё это имеет название и определение. Как много терминов изобрели люди, и писатели всё это давно описали. Любовь, страсть, похоть — всё это типично и так банально! И он, Сашка, лишь типическая фигура в типических обстоятельствах!

А Евангелие! Он даже и не вспомнил о нём после того, как женское тело оказалось с ним под одним одеялом. И он даже не решился с Галиной заговорить ни о нём, ни о ней. Но где же теперь ему найти эту книгу? Нет, не настало, видно, ещё для этого время…

Весь день Сашка с отвращением и одновременно с похотливым вожделением вспоминал и почти физически, хотя и по памяти, воссоздавал и чувствовал заново все те безумства, которым обучила его за эту ночь опытная женщина. Он был противен и мерзок сам себе. Он чувствовал себя грязным, и эта грязь была не только внешней, но также внутренней. И казалось, что от неё, как от проказы, нельзя теперь будет никогда очиститься. Он, Саша Волгин, совсем ребёнок, который продолжал ещё мечтать о романтической любви, вдруг пал до того, что сознательно провёл ночь с распутной женщиной. Разве сможет он теперь быть достойным своего идеала? "Нет!" — отвечал он себе, — "Никогда! Нет мне прощения! Я сам подписал себе приговор и отрёкся от своего счастья!"

Но одновременно с этим какой-то другой голос ему шептал: "Ты молодец! Теперь ты — настоящий мужчина! Так и надо! Ни о чём не жалей! Пора оставить детство с глупой романтикой! Спустись на землю и живи полнокровно, как все. И тогда ты будешь счастлив. Вот что такое счастье! Нет, не с Галиной. С другой. Теперь ты будешь смелее и уверенней! И она станет твоей! Представь! Она — твой идеал — и вдруг вся твоя, как та, что вчера…" И у Сашки замирало сердце от оживающих воспоминаний вчерашних "физических упражнений"…

Вечером дома он побросал в стирку своё бельё, налил в ванну воды и тщательно вымылся. Вчерашняя музыка ныла в болевшей и без того голове. Осадок духовной грязи не давал ни секунды покоя. Он не переставал осуждать и ругать себя, и хотелось, чтобы всего вчерашнего не было. Он пытался оправдать себя, говоря, что так поступают многие. Например, Володя… Но эта мысль не помогала. Что-то безвозвратно пропало, и было до слёз жалко этой потери…

Позвонил дворник, спросил, болит ли голова. Сашка сказал, что не болит, хотя голова так и не проходила. Володя поздравил его с "боевым крещением" и предложил встретиться в ближайшие дни. Саша согласился и поспешил распрощаться. После разговора с приятелем угрызения совести как-то отошли на второй план. Своим участием Володе удалось сгладить душевные терзания Саши.

В четверг, после работы, Сашка отправился в новое помещение клуба ДОСААФ. Войти внутрь оказалось невозможно, поскольку в новом Подвале стоял такой сильный дым, что нельзя было продохнуть. В нерешительности Сашка остановился у входа, слушая треск сварочного аппарата.

Вскоре треск прекратился, и из Подвала выскочил, тяжело дыша, Славка Клац, в чёрных защитных очках.

— Ух! Пять-на-Десять! — выдохнул он, увидав Сашку и стаскивая с лица очки.

— Чего пришёл? — добавил он.

— Помочь, — ответил Саша.

— Не хрена здесь помогать! Видишь, что делается! Дай лучше закурить!

— Нету.

— Эх, ты! "Нету…" — передразнил Сашку Клац, — А ещё хочешь помогать!

— А где все ребята?

— Где? А ты у них спроси, где!

— Эй, ты, сварщик! — услышал Сашка позади себя голос Романова, — Противогаз сними!

— Какой ещё противогаз? — огрызнулся Клац, не включаясь в юмор.

— А! Это у тебя не противогаз? Это у тебя лицо такое? — Володя Романов подошёл ближе. — А я думал, ты — в противогазе!

— Вместе с Романовым подошёл Наумов.

— Сам надень себе противогаз на зад! — огрызнулся Клац. — Чего пришли?

— В долю берёшь? — Романов остановился рядом с Сашкой.

— Нет! — Славка натянул на глаза очки, поправил на затылке резинку, их удерживавшую, и шагнул в дымную дверь Подвала, откуда сразу же послышался его кашель.

Романов и Наумов поздоровались с Волгиным за руку.

— Помогать пришёл? — поинтересовался Владимир.

— Да, хотел, вот, было… А он… — Саша мотнул головой в сторону Подвала, — говорит, что не надо…

— Ему, конечно, не надо! — Романов сплюнул в сторону со злости. — Ведь за свою "халтуру" он две сотни хапнет. Зачем ему с друзьями-то делиться! Он лучше подарочек купит своей Леночке!

— "Евреи, евреи, кругом одни евреи!" — ехидно пропел Наумов.

— Ну, уж не скажи! — продолжал Романов. — Его-то жёнушка — не еврейка! Смазливая бабёнка! А он, дурак, не понимает, что она ему рога наставляет! Очень он ей нужен, черномазый! А скажешь — не поверит! Обидится до смерти!

— А двусотенную-то перед ней выложит! — подхватил Наумов.