Володя увидел сгорбленную старуху, протягивавшую ему какой-то клочок бумаги, и узнал в ней местную нищенку.

— Прилепи и моё, — попросила она.

Володя взял листок, выдавил немного клея и, поместив рядом со своим, прочёл:

Ещё не дождавшись, пока Володя приклеит её объявление, старуха обошла вокруг столба, проверила содержимое урны, рядом с автобусной остановкой, заковыляла прочь, помогая себе идти какой-то самодельной клюкой.

Дворник направился по обочине дороги в ту же сторону, что и старуха, памятуя об оставшемся рубле, половину которого он ещё раньше решил истратить.

Вскоре ему пришлось перейти на тротуар, поскольку он чуть было не наступил на труп собаки, облепленной мухами.

Володя обогнал старуху, свернул в переулок и вскоре оказался в пивной.

Время было раннее. Народу ещё было немного. И поэтому он легко завладел пустой кружкой, быстро разменял рубль на "двадцатки", налил пива.

Выпив первую, наполнив вторую кружку и вернувшись к стойке, он увидел входившую в дверь старуху, ту самую, которой он помог приклеить объявление. Она также, как и он, скоро нашла кружку и, набрав пива, остановилась недалеко от Володи.

Володя допил вторую кружку. Денег оставалось ещё на целых три. Поколебавшись с минуту, он решительно направился к автомату, поставил под кран кружку и опустил монету.

Автомат жадно проглотил её и, мигнув огоньком, выплюнул струю пенистой жидкости.

Володя вернулся на прежнее место, у стойки. Пока ещё никем не занятое, и, прежде чем поставить кружку, немного пригубил.

К его усам прилипла не успевшая осесть пена. Тыльной стороной ладони он вытер её и, делая новый глоток, взглянул на старуху, стоявшую со своей кружкой на прежнем месте: однако, теперь она была не одна, а разговаривала с уборщицей.

Дворник невольно прислушался к их разговору.

— Вчерась, падла, отнял у мене весь трояк, что я за день набрала, — говорила нищенка. — Я и визжала, и в окно милицию звала… Так и не дал, сучий сын. Пошёл и пропил! И ни капли мне не дал!

— Ой, сволочь какая! — кивая головой в ответ, сочувствовала уборщица.

— А у мене сегодня день рождения, — продолжала старуха. — Домой не пойду… Набяру малость на красное и пойду в метро дремать… Вчерась, ирод, не дал поспать… Всё денег, пьяный, просил еш-шо, да еш-шо… Дума-ат, у мене их мильон!..

— Ох, ты, батюшки-светы! — качала головой её собеседница. — Жисть-та кака!

— Сегодни объявлению написала: "Сниму, мол, угол". Обратный адрес: До востребования в Главпочтамт. Так одна знакомая научила. А то, прям, не знаю, что делать!

— А ты пиши мой телефон. Пускай звонють! А то куды ж ты поедешь до Почтапта-то?

— А какой он у тобе? Где бы записать на чём…

— Вона, у парня спроси!

Старуха повернулась к Володе.

— Милой, есть чем записать, и — бумага?

Володя извлёк из заднего кармана помятую записную книжку, порылся в ней, нашёл чистый от стихов листок, вырвал его и вместе с огрызком карандаша, который тоже всегда носил с собой, молча протянул старухе. Та так же молча его взяла и повернулась к уборщице.

Уборщица продиктовала ей ряд цифр и добавила:

— Запиши, как зовут: Клавдия.

— Клав — ди- я, — повторила по слогам старуха, записывая имя.

— Если позвонют, я всё узнаю и тебе на следующий день скажу.

— Спасибо тебе, Клавдия! Дай те Бог счастья!

— Да уж какое счастье! — махнула рукой Клавдия. — У самой жисть не лехше…

Старуха вернула Володе карандаш. Он обнаружил, что третью кружку незаметно как выпил, и пошёл за четвёртой, уже не думая об оставшихся деньгах, полагая, что сегодня или завтра, что-нибудь обязательно придумает.

Когда он вернулся с пивом на своё место, старуха ещё продолжала разговаривать с уборщицей. Та ей давала совет.

— В субботу будет "Родительская"… Приходи в церкву-то. Может кто и посочувствует. Да и денег дадут… Попросишь за ради Христа…

— Да… Надо-ть придтить, если сволочь чего не вытворит дома.

— А ты если что — в милицию его!

— Да, как же в милицию-то? Ведь сын же!

— Какой он тебе сын! Коли такое вытворя-ат над родной-то матерью! Сукин он сын, вот он кто, а не сын! А ты жалеешь!.. Э-эх!

— Хоть бы что случилось с заразой поганым! — плаксиво проговорила старуха, утирая глаза рукой, свободной от кружки, с половиной пива, за которую будто бы держалась, как за какой-нибудь поручень в транспорте. — Хоть бы прибили где… А всё ж-таки жалко…