Анастасия почувствовала смерть Хынь, ей будто горячим углем мазнули по пяткам.

– Вот теперь и пойду я, – сказала она.

– Я к тебе больше не вернусь, – сказал молодой человек, чье имя она забыла в эту же секунду.

– Я – Анастасия, – крикнула она ему, убегая вверх по колышущейся лестнице.

– Не может этого быть! – закричал молодой человек, потому что он был уверен, что ЭТУ девушку звали как-то по-другому.

Анастасия нашла Хынь у батареи, Хынь была теплая и заплаканная. Еще она была мертвая.

Анастасия поняла, что виновата только она, поэтому открыла окно и поспешно выбросила в него худенькое тело Хынь, чтобы все подумали, что это она ее убила.

Потом Анастасия пошла к соседям и попросила магнитофон.

Поставила в него кассету Iggy Рор «Ame-rican Ceasar» и села на кровать ждать милицию.

На песне «Fuckin\' Alone» она заснула.

Утром тела Хынь нигде не было. Асфальт под окном был накрепко вымыт дождем, и никто-никто не мог точно сказать, видели ли на нем вчера забрызганную кровью и слезами китайскую девочку.

Начальство сообщило, что Хынь собрала свои пожитки и уехала в Китай.

– Я ее убила, – хмуро призналась Анастасия и протянула руки для наручников.

Но начальство не имело при себе наручников, поэтому оно потрепало Анастасию по рукам и пожелало ей успехов в учебе и еще поменьше горячиться и расстраиваться по пустякам.

Наверное, они просто не хотели иметь проблемы с посольством. Или что.

Анастасия долго не могла понять – жизнь кончилась или началась?

Наверное, всё вместе.

– У тебя нет денег , – говорит она. – У тебя никогда нет денег, но потом ты вдруг садишься в поезд и уезжаешь в Китай – и откуда берется билет, откуда? – и возвращаешься оттуда желтеньким письмом без единой буквы; и потом все эти буквы в пустые клетки вписываю лично я, всей семьей сидим и вписываем, пока ты… что?

Пока я лежу на алюминиевом столике и думаю о том, что ах как же бумажно хрупка человеческая оболочка, одного неосторожного глотка не с той стороны чашки хватает на то, чтобы выжечь себе все будущее до синих язв.

– Человек катастрофически ломкий, – отвечаю я. – Как богомол или еще какое-нибудь крупное нитевидное и жестковатое насекомое. Нажмешь сверху пальцем – все проваливается вовнутрь, голова уходит в грудную клетку, колени масляными комочками сползают в пятки, глаза вытекают сандаловой слезой сквозь скарификаторные отверстия в безымянных пальцах. Все это стоит какой-то непроницаемой стеной между мной и тобой, боже мой, боже мой.

– У тебя нет денег! – повторяет она. – Вот ты сейчас – что-то про неопознанные пальцы – ходила на опознание? ходила? и сколько тебе заплатили? сколько теперь опознание стоит? Моей соседки дочка ходит по субботам на опознания – там за двоих сразу двести платят, так она по семь-восемь пар за вечер; в Америку скоро поедет, там ей уже строят трехэтажный дом – полгода, и готов будет. Про тебя спрашивала – а ваша-то как, а где ваша-то, – а я что, я молчу, мы же тебя тоже отправляли в Америку, а ты что сделала, а ты что, ты вообще помнишь, что ты сделала тогда?..

Я скребу пальцами стол.

– Мммммм. Бытие завораживающе хрупкое, вообще все вокруг прямо в горло вцепляется этой притягательной хрупкостью. Слышишь меня ? – Остальное произносится в полулежачем положении. – Руки вот возьмем… Мимо пролетает чужой велосипед – всё, руки как лезвием, лежат на обочине вместе со всеми украшениями. Ноги опять же – шаг правой, шаг левой, навстречу несется огромная жестяная собака, правую уносит с собой под мышкой, левая остается тебе на память, но уже отдельно. Череп человеческий – вообще как яйцо. По нему постучишь чуть-чуть ложечкой – трещины во все стороны, как круги на воде. Оцарапался гвоздем – сепсис. Рыл руками землю – анаэробная инфекция. Жарил шашлык – упал лицом на мангал. Прободение гайморовой пазухи – флегмона верхней челюсти. Сгонял в Индию – червь в глазу поселился. Сходил к парикмахеру – лишился слуха. Взял в руки гитару – потерял двадцать лет жизни. Нашел двадцать лет жизни – присмотрелся, а они не твои: чужие.

– У тебя нет денег, и с этим надо что-то делать , – отвечает она. – Согласись, я говорю вполне рациональные вещи. Почему бы тебе не уехать в ЮАР на заработки, сможешь купить себе машину, будешь потом катать меня по городу туда-сюда, в магазин опять же, мебель какую отвезти. Можно купить сразу фургончик, кстати, потому что и правда мебель. Опять вот, когда дети уже – если тройня, лучше фургончик, назад тогда всех посадишь – и вперед, развозить по школам.

К счастью, именно в этот момент столик со мной приподняли и куда-то понесли. Проверяю карманы – действительно денег нет.

– Школа с экологическим уклоном — один!  – кричит она мне вслед. – Английская спецшкола номер двадцать семь – два! Юридический колледж — три! Надо, чтобы три – и не меньше! Выпрямись! Иди ровно, лежи тоже ровно, дыши ровно! За ровное дыхание платят в три-четыре раза больше!

Я стараюсь выдыхать в силлабической, синкопической манере. Вдох – тридцать четыре, тридцать четыре, одиннадцать, семь, семь. Выдох – четыреста семьдесят пять, четыреста три, четыреста просто. Раз, два, три, четыре – коридор сужается и расширяется одновременно, и перед тем как намертво застрять и раствориться, я снова проверяю карманы – действительно, я надышала на какое-то нереальное количество новеньких хрустящих купюр – правда, вот дерьмо, они в три-четыре раза больше обычных купюр, на которые можно купить автомобиль, дом, телевизор, new life, whatever.