– Привезите мне личную переписку этого Фарби с Фуке. Не может быть, чтобы там все было чисто.

– Уже добытые доказательства вины господина Фуке вашему величеству представляются недостаточными?
– спросил устало.

Король терпеливо повторил:

– Если в их переписке обнаружится нечто, что в очередной раз подтвердит вину нашего бывшего суперинтенданта, я желаю, чтобы она была прикреплена к делу.

Мориньер подумал, что выбрав его в качестве посла, Людовик пытался купить себе немного спокойных ночей. Его врожденное чувство справедливости, в этом случае усеченное до чрезмерности, должно было сильно страдать.

Мориньер постоял еще некоторое время, потом развернулся, пошел обратно.

Вошел в кабинет.

– Вам хватило времени подумать?
– спросил.
– Есть еще что-то, о чем вы не упомянули, мессир Фарби?

Интендант покачал головой:

– Теперь нет.

Мориньер взглянул на камин, в котором догорала стопка каких-то бумаг. Кивнул.

– Хорошо.

– Почему вы все это для меня делаете?
– спросил тихо интендант

– Из любви к искусству, - ответил.

– У меня есть хоть один шанс сохранить это место?
– спросил Фарби спустя некоторое время.

Жосслен де Мориньер посмотрел интенданту в глаза.

– Нет, - ответил.
– Вам следует думать теперь о том, как сберечь голову.

*

Мориньер привез королю пачку перевязанных бечевкой писем, в которых не было ничего, кроме разговоров о погоде, последнем урожае винограда и детях.

– Это все?
– Людовик внимательно посмотрел на Мориньера, держа пачку на весу.

– Все, ваше величество, - ответил спокойно.
– Что общего могло быть между великим Фуке и пожилым интендантом далекой провинции?

Глава 11. Жиббо

Было время, когда Жиббо могла свободно являться в замок. Более того, было время, когда она там жила. Помогала на кухне: носила воду, следила за огнем, чистила печи. Делала все, что велели. Отрабатывала свое спасение.

Незадолго до обретения своего нового дома, замка Грасьен, она потеряла мать. После страшной зимы, когда в доме их временами не таял нанесенный в щели снег, после холодной весны и дождливого лета, наступил голод. Кусок ржаной лепешки в день, на три четверти состоящей из отрубей, был редким счастьем. Ели что придется: копали коренья, собирали желуди. За охоту в господских лесах вешали без суда.

Голод обезумил людей. Приближающуюся зиму ждали с ужасом. И, конечно, искали виноватых.

В один из сумрачных, дождливых дней, - Жиббо запомнила его на всю жизнь, - мать не вернулась домой. Какие-то люди ворвались в дом, когда маленькая Жиббо, играла в своем углу. Кутала сделанную из соломы куклу в тряпицу, уговаривала, что скоро придет мама и накормит их обеих.

Вместо мамы явились они - страшные люди с бешеными глазами и громкими голосами. Они отшвырнули испуганную девочку в сторону, бросились к очагу, где в стороне от огня висел чан с травяным отваром - мать приготовила его для роженицы из соседней деревни. Громко кричали: "Ведьма! Ведьма!" Выхватили из рук девочки куклу.

– Вот доказательство!
– вопили.

Перевернули скамью, полезли в подпол. Искали что-то. Маленькая Жиббо, не помня себя от страха, выскочила из дома, бросилась бежать.

Мчалась по мокрому лугу, по дороге, увязая ногами в холодной жиже. Бежала в замок - куда еще ей было бежать? Там жили добрые люди. Она помнила, мама ходила в замок лечить господ. Несколько раз брала ее с собой, оставляла во дворе, у колодца - ждать. Жиббо ждала.

Если мать задерживалась, господские слуги, - красивые, чистые, упитанные, - приводили девочку на кухню, греться. Совали в руки то краюху хлеба, то яблоко, насыпали в подол орехов.

Где ей было прятаться, если не там?

Жиббо не помнила, как добралась до стен замка, как пронеслась по мосту, как стучала в запертые на ночь ворота. Стучала, кричала, потом сползла на землю. Не помнила, как открылась калитка, как какой-то большой, теплый мужчина поднял ее на руки, занес внутрь.

Она дрожала всем телом.

Капеллан, отец Бертран, наклонился над ней:

– Что случилось, дитя мое? Что случилось?