— Зачем мне эта Европа с их кофе? Отправьте-ка меня лучше в теплушке домой, в Россию.

Так и вышло. Уехал он в Россию, а в вагоне, когда все прильнули к окну, прощаясь с Европой, дед отвернулся, чтобы не смотреть. Тоска.

Дома радости не было предела. Никто не верил, что вернулся домой живой и здоровый…

Специалист вывел меня на чистую воду, сказав, что большинство моих успехов и неудач тесно связаны с одним мужчиной. Более того, так будет продолжаться и дальше — всю оставшуюся жизнь. Так или иначе, я свой выбор буду связывать с ним. И совершенно неважно, где он находится да и жив ли он вообще…

Я, что называется, «выпала в осадок». Психоаналитик успокоил: «Это называется синдром первой любви». Те, кого мы впервые полюбили, считали красивыми, мечтали о них, оказывается, никуда не исчезают. Они живут в нашем подсознании. Порой мы по ним, как по индикатору, сверяем жизнь, а порой, принимая решения, думаем: как бы поступил такой-то. И при этом все достижения, если такие есть, со спокойной совестью записываем на свой счет.

И пошло-поехало. Стал разбирать меня «по косточкам». Почему мне нравятся сероглазые модно стриженные шатены с тонкими губами? Почему красивый нос обязательно должен быть с горбинкой? Почему умение ездить на велосипеде важно? Заладил, как ребенок, честное слово. Оказывается, все эти «атрибуты» присущи моей первой любви, не говоря уж об имени. Многих мужчин, которых я встречала на протяжении своей жизни с его именем, заранее считала благонадежными. Мне сделалось неловко. Это было давно, почти что в розовом детстве, и нас связывали исключительно платонические отношения. «Да это и понятно, — заверил собеседник, — возвышенная любовь — самая сильная. Ее переживают все. И потом этот отпечаток носят всю жизнь». Далекий свет первого настоящего чувства путешествует по всем нашим возрастным границам и делает нас чувствительными и ранимыми. Это, оказывается, общечеловеческая слабость. Она была у Ивана Грозного и Петра Первого, у Гитлера и Сталина, у Айвазовского и Рублева, у Сахарова и Солженицына. Она есть у всех: мэров и безработных, банкиров и сантехников, учителей и писателей, хороших и плохих…

Воспоминания о тех наших чувствах и встречах греют душу, как костер в прохладную ночь. После этого открытия я ясно увидела мокрый грибной лес, небрежно накинутую плащ-палатку, большие кусты фундука. Я их внимательно разглядываю снизу, там должны быть грибы с маленькими, словно орешки, шляпками. И вдруг этот голос, который теперь редко звучит во сне: «Мадонна!» Потом мы говорили ни о чем, но помню, очень волновалась и, как водится, поспешила быстро распрощаться, убежала в дышащий прохладой лес, а он остался у большого куста фундука, где, верно, имелись грибы. Но мне почему-то вдруг стало не до них. Почему я это помню?..

У Есенина даже стихи этому есть: «Мы все в эти годы любили, а значит, любили и нас». Значит, получается, чувства взаимны? А может, нет? Может, это только у меня? А он все забыл? Тогда почему, когда два года назад я случайно встретила его маму, она посчитала нужным сообщить мне, что он обо мне говорил? Выходит, помнит?

Примечательно, но все эти чувства живут во вполне счастливой сегодняшней жизни. Другой, а не он, но гораздо более родной, заботится обо мне. Другой разговаривает с моими родственниками по телефону, когда я занята. Но вот ведь какой парадокс! Даже когда я ночую в квартире родителей другого, где все говорит только о нем, мне, бывает, снится мокрый грибной лес, небрежно накинутая плащ-палатка и слышится зовущий меня голос… Самое ненавистное в этом случае утро, потому что каждый раз приходит разочарование.

Да и другого я выбирала так: модно стриженный шатен, тонкие губы, серые глаза, нос с горбинкой… Вот ведь как влипла!

Что примечательно, если бы у нас что-то получилось под названием «семья», то одна из ссор обязательно бы закончилась убийством. Слишком уж схожи и характеры, и темпераменты. Но Бог милостив — он этого не допустил. Мы давно живем в разных странах, на разных языках рассказываем своим детям сказки на ночь, да и детей мы назвали в честь разных святых. Память сделала еще один подарок — плохое и некрасивое я забыла. Я забыла, как по его вине спрыгнула на вбитый в доску ржавый гвоздь, пронзив насквозь ногу; как поспорила с учительницей на экзамене, и мой табель впервые был замаран «четверкой». Другому я, наверное, такого не простила. Еще чего! Хотя он и есть мой суженый. Настоящий.

…И снова мокрый грибной лес, большой куст фундука, небрежно накинутая плащ-палатка и этот голос. Зачем все это? Ведь ясно же, как божий день, не суждено нам быть вместе никогда, ни в этой жизни, ни в следующей. Почему я так уважаю увлечение велосипедом? И бесплоден мой призыв небу: «Отпусти!» Ответ давно известен: «Никогда». Но мое счастье всегда со мной. Я благодарна за прошлое и настоящее.

«Каждый, кто побывал здесь, несомненно, меняется в лучшую сторону под воздействием благодати» — так мне описывали Оптину пустынь, самое известное место православной России. Сегодня Оптина процветает, паломников в ней, несмотря на отдаленность от мира, предостаточно в любое время года. Притом считается, что случайных людей здесь нет. Раз человек пришел сюда — значит, его призвал сам Господь. А потому и отношение к людям особенное. Меня сразу приняли радушно. «Главное, сестра, что ты успела на молитву», — сказала мне служащая гостиницы для паломниц. До вечернего богослужения оставалась пара минут.

Оптина — мужской монастырь, основанный в начале пятнадцатого века раскаявшимся разбойником Оптой. Он создал обитель, сильную в молитвенном и подвижническом отношении, равную которой, пожалуй, и не сыскать ни в то время, ни в нынешнее. Именно благодаря Оптиной пустыни, дореволюционная Россия стала похожей на шкатулку с несметными сокровищами и на протяжении более ста лет непрестанно «окормлялась» старцами. Самый известный из них, несомненно, Амвросий Оптинский. Старец — вовсе не означает старый. Это монах, имеющий дар молитвы, рассуждения и прозорливости. Он знает прошлое и будущее. И необязательно с просьбой обращаться к старцу, ныне живущему. Искренний, идущий от сердца зов может услышать и тот, кто давно преставился, и обязательно помочь. Они, святые, имеют особое дерзновение за нас перед Богом.

Почти во все времена видные писатели, философы, полководцы почитали за честь посетить эту обитель. Гоголь, Киреевский, Бердяев и даже вероотступник Лев Толстой.

Надо заметить, что сюда приезжают не просто так, туристами, а непременно устраиваются на послушание, т. е. на работу во благо обители. Только тогда, считается, молитва будет иметь особую силу. Это правило, кажется, всех монастырей. Монах, к которому ты попал, так сказать, в подчинение, не будет стоять над душой и указывать, а просто разъяснит, что делать и как, потом, как бы между прочим, попросит список имен работников и пойдет за них молиться. Работа начинает быстро спориться, не хочется говорить, отдыхать и почти не чувствуешь усталости.