Шрифт:
Еще они танцевали под Джо Дассена и Аллу Пугачеву. Мама – с Геной, а папа – со мной.
Утром, после праздников, папа покупал газеты и внимательно читал первые полосы. Никаких министров и замминистров по имени Серега, Валька или Колян там не было. Были другие – Семены, Викторы и даже Никодимы.
«Зачем ты врешь, Гена?» – однажды спросил мой папа.
«Я? Не знаю. Мне просто хочется, чтобы вам не было скучно…»
Чтобы нам не было скучно, папа Гена рассказывал, как однажды в маленьком пригороде Парижа бежал по маковому полю, бежал, не помня себя от счастья, потому что ему навстречу спешила Мирей Матье. Спешила и пела на весь пригород. И люди, заслышав ее прекрасный голос, бросали свои дела, садились на автомобили и велосипеды, чтобы успеть увидеть… А Гена все бежал по маковому полю…
«Удивительно, что ты не заснул, как Тотошка», – ревниво буркнул мой папа.
«Он у меня очень выносливый, – отрезала мама Маша. – И сравнивать его с каким-то Тотошкой! Кстати, кто это?..»
Странно: честно ищу рану, а нахожу акварельные пейзажи. Художник слабенький, кисть неуверенно обозначает контуры, краски то слишком яркие, то стертые, сливающиеся с цветом старой бумаги.
Все это похоже на острова, но моя нога как будто не ступала на них. Моя взрослая нога.
Моя старая, какой ужас, нога…
Мама, куда делось мое живое, яркое чувство?
Может быть, правильно, что я варю мыло, а не снимаю кино?
Девочки, если я считаюсь инфантильной, то почему меня не рвет на части? И почему я все время слышу «Et si tu n’existais pas…»
Et si tu n’existais pas…
Если б не было тебя…
Ну?
19 августа, вечер
– Как ты думаешь, чем нас лучше посыпать – зерном, пшеном, деньгами, конфетами или лепестками роз? – спрашивает Катя.
– А разве пшено – не зерно?
– Не знаю. И какая разница, да?
– Да.
– И чем тогда лучше?
Мы лежим на кровати. В нашей квартире у всех есть спальни, но ни у кого нет гостиной. Близкие друзья собираются у нас на кухне. С далекими мы ходим в рестораны. В рестораны мы ходим чаще, чем сидим на кухне. Как-то так получилось…
Наша спальня – самая большая, потому что нас двое, потому что нам надоело собирать-разбирать на время диван. Диван – не автомат Калашникова. Из него не выстрелишь. От сборки-разборки у него расшатывается механизм, болеют пружины и соскакивают колесики. Кровать – совсем другое дело. Прямо барское дело, если честно.
Мы живем в новой квартире всего два года. Она кажется нам незаслуженно большой. Мы стесняемся сказать, что в ней сто три метра. Обычно говорим: «Что-то около ста…»
– Ну? Так чем? – настаивает Катя.
– Я конфеты люблю.
– Ага, как живопись. Чтобы только смотреть.
– А мне нужны деньги! Я собираю! – говорит Миша и с разбега запрыгивает на кровать. Он протискивается между мной и Катей, забрасывает на меня ногу, а на Катин живот осторожно кладет голову. (Она точно не беременная?) – Мне очень нужны деньги!
– А лепестки роз – это так красиво…
– Деньги – тоже красиво, – не соглашается Миша.
– Нет, розы!
– Нет, деньги!
Катя и Миша начинают валтузиться. Я не знаю, у кого подобрала это слово. Я не знаю, правильно ли я его услышала и правильно ли использую хороших двадцать лет. Валтузятся. Пихаются. Толкаются. Смеются. Щипаются. Обнимаются.
Очень подвижное у меня счастье, если разобраться.
19 августа, ночь
Не спим. Сережины вздохи похожи на попутный ветер. Если он не прекратит, я продам его Посейдону. Или в Нидерланды. На мельницы.
– Когда вы были в восьмом, а мы в десятом, я был влюблен в Славку. И предложил ей ходить…
– И тащил под лестницу целоваться! А она сказала, что у тебя – короткие брюки. А потом пришел трудовик и вас прогнал.
– Ты знала?! – На лице Сережи, наверное, ужасный ужас. Но кому он нужен, если совсем не виден?
– Конечно, знала! Я всегда знала, что ты женился на мне из любопытства.
*
– Наташ!
– Несколько дней назад ты предложил мне изменить имя. Так что на Наташу я не отзываюсь.
– А как тебя теперь зовут?
– Толик!
*
– Толик! Не обижайся! После Славки я влюбился еще десять раз.
– Кобель! Зануда! Все имена записаны? Особенно Марьяна-собачатница? Не пропустил ее, нет?
– Толик! Ну пожалуйста…
Сережа сгребает меня, махровую простыню и подушку в охапку и поступает с некоторыми из нас подло. Простыне и подушке из-под кровати вообще ничего не видно. Только слышно.
Ну и кто мы с Сережей после этого? Особенно если я – Толик?