Валерик рассказывал, что папа Гена и мама Маша были на «Нахимове». Тогда. В последний раз.

Им повезло: они ругались на верхней палубе, когда качнуло в первый раз. Папа Гена, случайно перепутавший прошлой ночью каюты, упал на колени и расстегнул мамы-Машины босоножки. Поцеловал ее щиколотки и с криком «Прости за всё!» прыгнул в воду, крепко прижимая к себе маму Машу и спасательный круг. Валерик говорит, что папа был выпивший, а мама – обалдевшая. Она вообще ничего вокруг не видела минут тридцать. Сначала думала о том, что папа шутит, и о том, что босоножки (чековые, из «Березки») кто-нибудь обязательно сопрет.

А когда пришла в себя, услышала, что папа Гена орет: «Маша! Ко мне! Я здесь! Маша! Ты где?! Я здесь!»

Орал и плыл. Плыл и держал ее крепко, под пояс. Орал и держал. Но не видел. В упор.

Это у них в семье было часто.

Валерик рассказывал, что они сами доплыли до берега, подцепив на круг еще парочку посторонних Маш детородного возраста.

В восемьдесят шестом году им, папе Гене и маме Маше, было лет по сорок…

Хорош врать! (Это я себе.) Я точно знаю, сколько им было лет. Я и теперь помню даты их рождений. Маше было сорок, Гене – сорок пять.

А в сорок восемь папа Гена сказал мне:

– Ужас.

Ужас, какую жизнь ты могла бы прожить.

Ужас, если ты будешь претендовать на нашу площадь.

Ужас, когда каждый день ты знаешь, что будет с тобой завтра.

Ужас, если ты подашь на алименты. Зачем тебе эти копейки?

Ужас, если ты будешь надеяться на то, что он вернется. Или кто-нибудь. Вернуться можешь только ты сама.

«Да, – согласилась с ним Маша. – И кольца, пожалуйста, отдай. Мы не очень тебе доверяем, поэтому не только кольца, но и набор серебряных ложек, часы, две фарфоровые чашки, они, между прочим, антикварные, если ты не знаешь. Цепочку тебе Валерик дарил? Так она – моя. Кулон с рубином – это еще Гениной мамы. Я никогда не вру. Мы тебя не знаем. Мы боимся, что ты все это пропьешь, прогуляешь, а ребенок будет голодать. А у меня как в сейфе. Вот соберется она замуж, ты нам позвони, мы приедем и все нашей девочке привезем».

«По описи?» – пискнула я. Размерчик дерзости у меня был тогда два икса эс.

С тех пор вырос, но не намного.

17 августа, день

Мои подруги не в форме. От Люси-олигарха ушел муж-миллионер. К отцу. Отец разрешает ему пить водку и гонять чертей, а Люся-олигарх – нет.

Не то чтобы Люся-олигарх за чертей, она просто хочет, чтобы до окончательного распада личности ее Игорь успел составить нормальные дарственные и прочие завещания – ей и детям, а не папе и чертям.

Игорь двадцать пять лет подозревает Люсю-олигарха в корысти. Люся привыкла, но устала.

На свадьбу придет, но обещает быть грустной и одинокой. «А что Савельев? Будет?» – спрашивает она.

Инна тоже интересуется. И тоже не в форме. Отечество послало ее мужа модернизировать экономику регионов. Инна говорит, что пока не ясно, каких. Врет. Потому что стесняется. Инна хотела бы модернизировать экономику Парижа. Но у нее никто не спрашивает. У жен в нашей стране вообще не принято спрашивать. Они обычно ездят по путевкам, выписанным мужьям. Началось с декабристок, которых, кстати, никто не уполномочивал создавать такую сомнительную традицию.

– Ты сейчас где? – спрашиваю я.

– Ой, – вздыхает Инна. – Я уже обсмотрела здесь все музеи и театры, ночные клубы и spa-салоны. Я даже на рынке была… Такая серость! А что Савельев?

Что Савельев? Что? Что?

Марина, кстати, тоже не в форме. Который год на ночь она читает телефон Руслана. Мы с девочками пытались этому как-то воспрепятствовать. Инна предлагала заменить телефон на Коэльо и Дарью Донцову, Люся-олигарх – на Баха, «хоть Иоганна – в ухо, хоть Ричарда – в глаз». Но Марина сказала, что слов и музыки в телефоне Руслана достаточно для ее развития и удержания ситуации под контролем. Руслан – перформансист. Он с детства воспитывал мир творчеством: красил кошек хной, переодевался в бабушкину одежду и побирался возле храма Николая Чудотворца, рисовал на стеклах. На стеклах очков, классной комнаты, папиной «Волги». Еще он пел, сочинял короткую прозу, которую можно читать со сцены, показывал фокусы.

В общем, этим он живет и сейчас. Этим, Мариной и любовью публики. Любовь публики аккумулируется в эсэмэсках. Там рождаются дети, венерические заболевания, долги и угрозы «в следующий раз оторвать яйца».

Если разобраться, у Марины в телефоне действительно большое жанровое разнообразие. А у Руслана в день свадьбы будет гастроль. На ней, как говорит Марина, он и заночует.

Хуже всего у Томки… У ее бывшего асцит. Асцит – это жидкость в животе. Интернет дает восемьдесят процентов за то, что это цирроз печени. Врач дает все сто. Томкин бывший умрет, но не верит в это. Томка говорит: «Лишь бы не совпало, да?»

Да. Новая жена Томкиного бывшего не справляется с ситуацией. Томка злится и платит за палату, лекарства и специальную диетическую еду, которую ей готовят в корпоративной столовой. Еда без соли, жира, огня и вкуса. Полезная и печальная.

«Интересно, – спрашивает Томка, – а Савельев вообще живой?»

17 августа, вечер

Мои подруги – очень разные. Марина – брюнетка, Люся-олигарх – блондинка, Томка – принципиально седая, за Инной – не уследишь. Надо звонить и специально спрашивать.