Сережа, шокированный услышанным, только выдавил, скорее из вежливости, чем поверив:

— Спасибо, Василий Петрович, я обязательно подумаю, над тем, что вы сказали.

— Сережа, — голос генерала звенел строгостью, — ты должен не подумать, а остаться там, любым способом, здесь тебе не выжить!

Молча лежа в комнате, глядя на белый потолок в темноте, они думали об одном и том же, только каждый по своему: Сережа — что не может быть такой разницы между странами в восприятии людей, если даже разница между магазинами и жизнью в этих странах — шириной в пропасть, Дима — что дед, наверное, зря напугал так гнома, люди живут везде и не все они идеальные и никто от этого не умер, но для него, Димы, намного лучше, если гном останется в Швейцарии и они будут рядом еще много-много лет.

Попрощавшись у дверей аэропорта с Василием Петровичем, друзья побрели внутрь, грустно смотря под ноги, думая только об одном — что, возможно, они уже не увидят этого умного доброго человека, для одного — деда, которого он узнал по-настоящему только сейчас, приехав с Сережей, для второго — пожилого друга, попытавшегося спасти его от чего-то, чего он еще не знал, а потому и понять не мог.

Они заговорили, только стоя в длинной очереди на регистрацию, пробуя не говорить о Димкином дедушке, просто начав болтать о Москве. Дима распинался о красоте московских девушек, Сережа отшучивался:

— Дим, они, конечно — красавицы, но у всех один огромный недостаток — не гномы они.

Дима рассмеялся, но неожиданно, глядя куда-то через несколько человек от них, осекся и, постучав по Сережиному плечу указательным пальцем, кивнул головой в ту сторону. Сережа повернулся за кивком друга: в нескольких метрах от них, почти в конце очереди стояло существо, подобное Сереже, только женского пола. Глядя на ее лицо, Сережа подумал, что ей лет пятнадцать-шестнадцать — как ему, но ростом она была ниже него сантиметров на десять. От удивления Сергей не мог отвести от нее глаз — он чувствовал, как друг пихает его в плечо, слышал его голос: «Гном, прекрати, она с нами одним рейсом летит, в самолете поговоришь с ней», — и уже силой повернул Сергея спиной к девочке.

Сережа часто размышлял о судьбе людей, таких же как он — с некарликовой внешностью, но имеющих рост, чуть выше лилипутов, — как они приняли в один день обрушившееся нечто, меняющее всю жизнь, пережили это, и чем и как живут дальше, какой жизнью, сколько таких людей вообще. И встретив сейчас девочку, подобную себе, хотел только одного — поговорить с ней, понимая, что такая возможность в его жизни, быть может, единственная. Он растерянно и не в силах заставить себя думать ни о чем вокруг прошел регистрацию и контроль, когда услышал голос Димы, уже повелительный:

— Гном, приди в себя, в таком состоянии ты и разговаривать с ней не сможешь — будешь молча пялиться на нее, и все. Выходи из шока — через полчаса уже на все свои вопросы ответы получишь.

Сергей посмотрел на друга с благодарностью — тот редко, на правах старшего, говорил с ним в таком тоне.

— Спасибо, Дим, я уже в порядке, ты прав. — И уже чувствуя себя снова в реальном мире, в реальном месте, он пошел рядом с другом на посадку.

Катя Невзорова не знала, как относиться к их переезду в далекую, для многих, мечту — Америку, она не разделяла родительского счастья, которое они поддерживали надеждой на увеличение роста девочки, просто потому, что Катя приняла свою болезнь — не как болезнь, а как черту ее внешности, думая, что быть маленькой женщиной, наверное, даже лучше, и не отказывалась ни от каких возможностей, предоставляемых ей жизнью, если даже люди делали что-то для нее жалея. У нее было много друзей, и часто дети, называвшие ее, в порыве злости, карлицей, просили позже прощения и, пытаясь загладить вину, дарили ей красивые ручки и карандаши, угощали принесенными на следующий день из дома сладостями. И Катя, всегда принимая подарки и угощения, думала про себя, что ей все это совершенно не нужно, но зато ее друзья будут помнить всю свою жизнь, что, нанеся удар обиды другому, должны будут платить за это — так или иначе.

Все это стало ее жизнью, вошло в привычку, и она любила свою жизнь, искренне и самозабвенно радуясь всем ее событиям. И отъезд в другую страну означал для Кати потерю ее маленькой власти над людьми, необходимость придумывать себе новые цели, новую жизнь. Ничего, кроме интереса она не чувствовала, а для удовлетворения любопытства переезд «навсегда» был слишком глобальным. Сидя в кресле самолета, она ощутила пустоту — разноцветные бабочки внутри нее спали, едва шевеля крылышками, и Катя только надеялась, что в новой жизни они будут порхать, переплетаясь в цветном полете, наполняя все ее дни смыслом, радостью и счастьем.

Самолет взлетел, набрал высоту в ватно-белых облаках, загорелась надпись, разрешающая отстегнуть ремни, и Дима, гремя замком, уже крутил головой по сторонам — он смотрел нет ли свободных мест недалеко от них, чтобы дать Сереже возможность поговорить с… карлицей. Он улыбнулся, подумав так о девочке, решив, что хорошо иметь маленькую девушку и называть ее карлицей — как-то нежно очень и приятно звучало это слово в его душе. Через несколько рядов он увидел свободные места и повернулся к другу:

— Гном, дерзай — она где-то в последних рядах прячется. Ничего не бойся, она же в такой же ситуации, как ты — увидит тебя, сама разговор начнет.

Сережа понял план друга и с благодарностью кивнув, встал с места и двинулся в направлении «хвоста» самолета.

Он видел удивленные взгляды русских пассажиров, случайно поднимавших глаза на проходящего и тут же их отводивших, и уже очень хотел сесть, чтобы никто его не видел, и подумывал вернуться на свое место — под защитную близость Димы, когда вдруг остановился под взглядом огромных карих глаз. Крошечная девушка смотрела прямо на него с расстояния полуметра, не отводя глаз, без удивления — словно, ожидая, что видение исчезнет.